Барбаросса
Шрифт:
Все это было странно, и настроение, и без того поганое, ухудшилось. Чуянов вернулся в обком, где его поджидал Воронин.
– Ну, что хорошего? – спросил, думая о своем, Чуянов.
– У нас хорошего мало. Вон за границей, мне читать приходилось, даже через океаны провода тянут, а… у нас?
– Что у нас?
– Дерьмо собачье! Кабеля нет, чтобы воду не пропускал. Сегодня проложат через Волгу полевой кабель, а завтра, глядишь, меняй снова: изоляция уже намокла и сдала…
Еще хуже было на восточном берегу Волги: там до Баскунчака и Астрахани – столбы с проводами; немецкая авиация даже бомб не тратила, сбрасывая
– Сегодня рано утром маршал Тимошенко с Хрущевым приехали. Удивлялись, что у нас пивом торгуют… Вы, говорят, живете так, будто и войны у вас нету. Лучше, чем в Москве!
Тимошенко появился в Сталинграде 13 июля, и Никита Сергеевич, улучив минуту, шепнул Чуянову на ухо:
– Ну ни в какую! Едва вытащил. Товарищ Сталин сам указал, чтобы сидел в Сталинграде, а он… сам не знает, чего хочет!
Чуянов заметил в Тимошенко некоторую «нервозность», вполне оправданную для его положения, но выглядел он (или желал таким казаться) излишне самоуверенным, любезно пригласив Чуянова вечером к ужину. Надо полагать, маршал переживал большую человеческую трагедию. Хотя, если судить честно, во всем происходящем на фронте он мог бы винить только себя, и теперь каждый удар противника должен был восприниматься им как справедливый удар судьбы, жестоко мстившей за прежние просчеты. Ведь ему, довоенному герою, всегда казалось, что он будет лихо побеждать врагов на чужой территории, а вместо этого очутился на берегах великой русской реки… По делу.
Маршал задал только один вопрос:
– Когда будет наплавной мост через Волгу?
– Военные обещают навести его где-то в конце августа.
– А до войны что, ума не хватало?
– У меня хватало. Я писал кому надо, чтобы подумали, но… есть выше начальники.
– Кругом начальники, – буркнул маршал.
Побывав дома, Чуянов на минутку заскочил к Герасименко – его штаб военного округа располагался как раз напротив универмага (того самого, в подвале которого потом сдался победителям Паулюс). Поговорили, а говорить было о чем. Сейчас на СТЗ все цеха и дворы были заставлены танками, вытащенными с поля боя. Теперь их спешно ремонтировали, рабочие сами обкатывали машины на заводском полигоне, став за это время опытными танкистами. Герасименко рассказывал:
– Притащат такую гробину с передовой, а внутри – снаряды, гранаты, оружие… Ну, разбирают меж собой. Иные домой тащат. Иногда же люк открывают – там одни черные скелеты, уже обгорелые. – Герасименко жаловался, что к отступающим примазываются агенты абвера или диверсанты. – По-русски болтают не хуже нашего… Все время шлют истребительные батальоны. Кого поймают, кого шлепнут. Там, в станицах, такая кутерьма сейчас – не приведи Бог! А людей можно понять: одни бегут, другие остаются. Ведь сколько лет наживали, там телега еще от деда, а икона еще от прабабки… Без слез все не бросишь. Жалко!
Чуянов заговорил совсем о другом:
– А все-таки странный человек маршал Тимошенко! Другой бы на его месте в дугу со стыда согнулся, а Тимошенко ходит гоголем, грудь колесом, с него – как с гуся вода. Никак не пойму, почему товарищ Сталин одних жестоко карает за ничтожные промахи, а другие, с ног до головы виноватые, остаются командовать фронтами…
Василий Филиппович Герасименко
– Не ваше то дело, – сказал, осторожничая. – Тут и без маршала виноватых хватает. Привыкли мы думать, что умнее нас да сильнее никого нет на белом свете. Вот за это проклятое зазнайство теперь и расплачиваемся.
– Неужели немцы способны выйти к Волге?
– Что ты! – отмахнулся генерал. – Под мудрым руководством товарища Сталина мы растопчем врага в излучине Дона, но никогда не допустим его в город, носящий имя великого вождя…
«О, Господи!..» – Чуянов хотя и был партийным работником высшего ранга, но от подобной выспренности оставался далек. Неприятно ему было и то, как вел себя Тимошенко за ужином, провозгласив нечто вроде тоста, сейчас попросту неуместного.
– Мы, большевики, – сказал он, – преодолеем все трудности на путях к победе, мы не остановимся на достигнутом…
«Уж молчал бы… Дурак он или, наоборот, очень хитрый, но дураком притворяется?» – размышлял Чуянов, наблюдая за маршалом.
На другой день вся Сталинградская область была переведена на военное положение. Заводские рабочие перешли на казарменное (с выдачей пайков по месту работы). Город по-прежнему утопал в зелени, цвела и благоухала акация. В киосках «Пиво – воды» продавали бочковое пиво, что особенно удивляло фронтовиков – глазам своим не верили.
– А нам можно? – робко спрашивали они продавщицу.
– А почему бы и нет? Или вы не люди?
………………………………………………………………………………………
Не люблю я высоких слов, но все же скажу: в народе не сомневались в конечной победе, хотя люди уже понимали, что цена победы будет высокой и пилотками немецкие танки не закидаешь. А середина июля примечательна в истории войны: только теперь (!) Сталин начал догадываться, что целью нового «блицкрига» был не захват Москвы (операция «Кремль»), а продвижение вермахта к Сталинграду и на Кавказ. Василевский осенью 1965 года, когда многое отболело в нашей душе, вспоминал: «Предвзятое, ошибочное мнение о том, что летом основной удар противник будет наносить на центральном направлении, довлело над Верховным Главнокомандующим вплоть до июля…» Многое в это лето сложилось бы иначе, если бы Сталин не был таким упрямым!
Теперь днем и ночью грохотали на стыках рельсов воинские эшелоны.
Подолгу стояли на полустанках старушки, спрашивали:
– Кудыть вас, сердешных, гонят-то?
– Дорога, мамаша, теперь одна… на фронт!
– Ну, помилуй вас Бог, сыночки родимые…
Ехали, ехали, ехали. Двери товарных вагонов распахнуты, а в них, свесив ноги в обмотках, солдаты, солдаты, солдаты. Одни уже нахлебались лиха, а другие – совсем молодняк, еще вчера сдавали экзамены в школе, кто на пятерку, а кто и на троечках выехал… прямо в войну! Вот и узловая станция.
– Поворино, – читали название, а знающие и бывалые говорили: – Отселе нам тока две дороги: если повезут на запад – будем под Воронежем, а ежели на юг – тады в Сталинград…
Чуянова средь ночи разбудил долгий телефонный звонок – вызывали из Серафимовича, бывшей казачьей станицы Усть-Медведицкой, когда-то богатейшей, многолюдной, славной храмами и образованием не обиженной; секретарь тамошнего райкома партии сообщил, что уже приступили к эвакуации людей и всего самого ценного, но очень трудно с вывозом зерна и скота: