Барьер трёх минут
Шрифт:
Так быстро я в жизни не бегал.
Мысленно я прикидывал, далеко ли ещё до тропы, которая привела нас от шоссе на гребень холма. Семьсот, шестьсот, пятьсот метров? Я должен догнать его, пока он не добежал до неё. Должен по крайней мере догнать и бежать рядом с ним, чтобы затем повернуть и повести его за собой, подальше от шоссе, на наш старый добрый Невский проспект.
Дышалось ещё легко. Я свистнул. Конечно, вышла нескладно, тихо. Попробуйте-ка сами свистнуть на бегу, увидите, что получится. Но он всё же услыхал. Свист был нашим условным знаком. Это означало: ищи меня, догоняй.
Вот так оно и бывает, когда бегут наперегонки, подумал я. Видимо, я забыл как это бывает. Может быть, когда-то давно, до болезни я и бегал наперегонки, но теперь почувствовал себя первооткрывателем, почувствовал впервые, как колено больше ни за что не хочет подниматься, как шаг становится всё короче и в груди начинает жать, а на пояс как бы навешивают дополнительные гири. Неужели мне придётся познать и то, как полностью выкладываются в беге?
Нет, это осталось на другой раз. Я догнал его. Метров за сто до шоссе я не только догнал его, но и вырвался на шаг вперёд.
— Ну, Этти, — сказал я минут десять спустя, после того, как мы счастливо добрались домой и он прошмыгнул в свой угол, а я вытащил у него из шерсти на загривке двух раздавленных шершней и с брюшка сбил щелчком ещё одного, живого.
— Ты, конечно, не Затопек и я не Лассе Вирен, но и мы не такие уж слабаки.
Его хвостик застучал по полу. Наши точки зрения совпали, как говорит отец.
Как говорит отец. В это лето он говорил мало. Он и не смог по-настоящему побыть в деревне. «Сознательные люди понимают, что предприятие испытывает трудности и не добиваются отпуска на летние месяцы», — говорил он иногда, когда приезжал в Хюти, и пространно рассказывал, что отвечают сознательные люди своему директору, если тому всё же приходит в голову дать им отпуск летом.
— Не могу, товарищ директор, — отец заламывал руки, — ведь пла-пла-а-ан, ведь про-про-проект!
Так они и приезжали с матерью лишь на субботу и воскресенье навестить нас. Поддержать огонь в очаге, как говорит дедушка. Потому что и у матери на работе этим летом был пл-а-ан и про-про-проект.
Во время одного из таких приездов отцу захотелось отправиться вместе со мной и Этти в лес.
— Давай-ка мы с тобой, Эркки, как старые спартаковцы, — сказал отец, — зададим этому щенку жару. Скорость сто и все повороты прямые, а?
Метров четыреста-пятьсот мы и прошли, как спартаковцы. Этти, подпрыгивая и обнюхивая обочины, впереди, а мы топ-топ-топ — за ним. Затем отец удивлённо глянул на меня.
— Слушай, а ты не боишься, что мы загоним щенка до смерти?
Я не боялся. Продолжали бежать дальше.
— А ты не боишься, что от такого темпа у него дыхание собьётся?
Я и теперь ещё ничего не понял. Я не понял, пока он, пыхтя как паровоз, не остановился и не прохрипел:
— Спартаковцы сдаются. А вы жмите дальше.
Мы и жали. Немного погодя я оглянулся. Он стоял на том же месте, где остановился, лицо его выражало изумление, недоверие и ещё что-то, чему я не смог найти название. Что-то новое и чужое.
Ну, часа через два, когда мы все сидели в кухне вокруг стола, он опять был самим собой, такой, как всегда.
— Налей молока парню и этому псу-барбосу тоже, —-сказал он матери. — Им надо восстановить силы. Будут знать старого спартаковца, я, кажется, загонял их.
Я заметил, как мать вздрогнула и озабоченно посмотрела на меня. Но тут же выражение лица её смягчилось. Видно, она вспомнила, что отцовские слова обычно следует понимать наоборот. Странно, неужели после пятнадцати лет совместной жизни с отцом она может забыть об этом.
— Большой парень, большой пёс, — объяснил отец, пододвигая к себе кувшин с молоком. — Но стоило немножко пробежаться, как дух вон. Надо больше тренировать выносливость.
— Вот переселюсь раз и навсегда в деревню, тогда и начну тренироваться, — оказал я, глядя ему в глаза, и протянул ему свою кружку.
Лето прошло, словно пролетело, так было написано в каком-то отрывке в хрестоматии, и я могу это подтвердить. Думаю, что и Этти тоже. За два дня до начала учебного года отец приехал, чтобы окончательно забрать нас в город. Говорю окончательно потому, что он уже раньше хотел увезти нас, но я выторговал у него ещё несколько дней. Несколько дней леса, полей и реки. Да, и речных дней, потому что к тому времени мы бегали уже дальше леса.
Эта речка, где местами воды было только по щиколотку и тут же рядом глубокий омут, вдруг оказалась совсем близко от нас. А вместе с ней и склонившиеся над водой черёмухи, и играющие в стремнине в омуте гольяны и плотвички, и быстрое купание в удивительно прозрачной прохладной воде. Я беру свои слова назад. Расположение Хюти не оставляло желать лучшего. Место купания было не так уж и далеко. Пятнадцать минут лёгкого бега — разве это много?
— Теперь у твоего приятеля начнётся скучная жизнь, — сказал дедушка, когда мы стали собираться обратно в город. — Каменный дом, тесная квартира — не то, что здесь.
Конечно, это было не то. Я вдруг вновь почувствовал груз ответственности. Но я сразу же успокоил себя. Ничего, справимся. Две пробежки в день остаются в силе. Придётся лишь рано вставать по утрам, очень рано. К счастью, мы живём на окраине города. Лес, где можно побегать, совсем рядом, поблизости. Если мы с Этти утром, до того, как мне идти в школу, будем пробегать километров по пять, он вполне сможет потерпеть, пока я не вернусь домой.
И мы пробегали эти пять километров, Этти даже больше. Он водил носом влево и вправо, любопытство заставляло его то и дело убегать с дорожки в сторону.
Я невольно усмехнулся, когда наш милый Маннермяэ за день до осеннего кросса не дал мальчишкам футбольный мяч. Они — там были ребята не только из нашего класса, но и из других — хотели после уроков поиграть часок в футбол. Какая команда раньше забьёт десять голов.
— Ребята, ребята! Подумайте о завтрашнем дне, вы утомитесь!
Интересно, что он сказал бы, если б знал, когда на следующий день выстраивал нас на старте, что за каких-нибудь четыре часа до этого я, как обычно каждое утро, уже пробежал километров пять.