Бархат и опилки, или Товарищ ребёнок и буквы
Шрифт:
— Нет, к сожалению, — сказала тётя Анне тем низким и солидным голосом, каким она читала вслух татино письмо. — Мама Леэлочки сейчас в университетах жизни…
— А-а! — произнёс Юхо и некоторое время помолчал. Затем снова обратился к тате: — А ты сам… во время войны был на правильной стороне?
— Какая сторона для эстонца правильная — русская или немецкая? — спросил тата и попросил разрешения закурить.
— Что за вопрос! — воскликнул Юхо и сунул руку в карман рубахи. — Ты «Друг» куришь или у тебя марка получше?
До чего же красивая у него была коробочка с сигаретами.
Но тата запривередничал: у него в нагрудном кармане был жестяной портсигар, перетянутый резинкой, и в нём плотный ряд папирос, которые он собственноручно набил табаком.
Тётя Анне, покрутив ручку, опустила заднее окошечко и сказала:
— Поверите ли, господин Юхо, до войны Феликс не курил и не пил ни вина, ни водки! Даже рюмочку за здоровье не пригубил!
— Да, до войны всё было по-другому, — сказал Юхо, кивнул в подтверждение и добавил со смехом: — Деревья были выше, и сахар был слаще, и снег был белее!
Какое-то время все молчали, словно вспоминали довоенные высокие деревья, сладкий сахар и белый снег. Я начала привыкать к тому, что все лучшие вещи и времена были и окончились ещё до моего рождения.
— Сколько она получила? — немного погодя спросил Юхо, быстро взглянув на тату. — Я имею в виду, сколько лет дали твоей жене?
— Двадцать пять плюс пять.
На это Юхо даже присвистнул.
— Хреново! А у тебя в безопасности знакомств нет? Ты не смейся, в наши дни надо иметь знакомых повсюду, иначе невозможно! У меня есть пара знакомых, они, конечно, не друзья, но года два мы ходили вместе на охоту…
— Феликс у нас тоже страстный охотник! — объявила тётя Анне.
— Папа брал его ещё мальчишкой с собой, когда ходил охотиться на зайцев, как говорится, яблоко от яблони недалеко падает. Другие братья тоже иногда охотились, но Феликс — он просто на этом помешан. Вчера, кстати, ходил в лес заготавливать веники для оленей на зиму, словно дома было мало дел.
— Перестань! — рассердился тата. — В здешних местах оленей нет…
— Ну, дикие козы, какая разница! — продолжала тётя. — Если бы узнать, куда Хельмес отправили, можно было ей посылку послать… Кто знает, жива ли она вообще-то…
— А у тебя и собака тоже есть? — спросил Юхо, не обращая внимания на тётю Анне.
— Есть, а как же — эстонская гончая.
— Да что ты! — обрадовался Юхо. — Это совсем новая порода, для охоты на зайцев — прима! Такое дело следует обсудить!
Обычно, когда речь заходила об охоте, тата очень оживлялся, но на сей раз он почему-то был скуп на слова. Зато тётя Анне пришла прямо-таки в восторг от «господина Юхо» и болтала с ним всю дорогу про всякую всячину. Когда мы, приехав в Таллинн, вылезли в конце улицы Виру из машины, Юхо достал из багажника большую рыбину, похожую на судака, завернул её в голубую бумагу, которую тоже достал из багажника, и протянул тёте Анне, чем полностью завоевал её расположение.
— Ах, судака я и не помню когда пробовала! — запричитала тётя Анне. — Пусть ваша супруга приходит в наше заведение делать завивку, как мы говорим, моё рабочее место крайнее слева!
Когда Юхо уехал, тётя Анне принялась выговаривать тате:
— Ты там, в деревне, совсем одичал! Раньше был душой любого общества, разговор шёл как по маслу — а теперь вёл себя как старый пень! Человек такой милый и добрый…
— Ладно, — перебил ее тата. — Таких милых, добрых и разговорчивых мы и раньше встречали! В Котласе синефуражечники увели несколько эстонских парней, которые в разговоре с парочкой милых и добрых незнакомцев излили душу… Больше этих эстонских парней никогда не видели… Не хочу сказать ничего этакого, ибо некрасиво думать о людях плохо, но, честно говоря, я этого человека со стадиона «Калев» не помню… Конечно, пацанов там вертелось много, всех не упомнишь…
— Ты действительно считаешь, что… — испугалась тётя Анне и уставилась на выглядывавшую из голубой бумаги рыбью голову, словно она могла что-то сказать.
— Ничего я не считаю. — Тата махнул рукой, поднял меня к своему лицу и сказал: — Будь хорошим ребёнком, дочка! Может, я вечером зайду к Анне, если успею. Держи кулачок, чтобы я услыхал от адвоката хорошие новости!
Я крепко зажала большие пальцы обеих рук в кулаки. Тёте Анне, пока мы шли, было непросто держать меня за руку, сжатую в кулак.
Лёгкие и печёнка
В городе у тёти Анне я пробыла несколько дней, потому что хождение по врачам оказалось совсем не таким простым делом, как она думала. У меня об этих врачебных делах есть своё понятие, потому что одно время моей любимой книжкой была «Малле хочет стать врачом», и я даже подумывала, а не заделаться ли мне самой врачом, в случае, если не удастся стать кондукторшей в автобусе. Красные с поперечными полосками штаны, как у Малле в книжке, у меня имелись, нужны были белый халат с карманами, докторская шапочка и — самое главное — на ремешке через плечо белая сумка с красным крестом, в которой были бы касторка и клизма для медвежонка, валерьянка и бинт для куклы. Некоторые стихи из этой книжки я помнила, например, такой:
Малле знает, что здоровье для работы нужно всем. Чтобы мог народ построить жизнь счастливую совсем.Я думала, что как только придём к врачу, меня сразу положат в кровать с красивыми металлическими спинками, какая была на картинке в книге. Затем доктор сунет в уши красные трубки, прижмёт висящую на конце трубок металлическую штуку к моей груди и сделает мою жизнь совсем счастливой. Однажды, когда из Лайтсе в Руйласкую школу приехала врач Колесникова для медицинского осмотра учеников, тата и меня привёл в школьную канцелярию, где по пояс раздетые дети ждали своей очереди. И мои лёгкие и печёнки доктор прослушала тоже. Наверное, лёгкие и печёнки во мне были самыми важными и рассказали о себе доктору Колесниковой на русском языке, которого я не понимала. А по-эстонски доктор говорила только одно: «Всё в порядке, следующий, пожалуйста!»