Бархатная маска
Шрифт:
– Разумеется, – кивнула леди Фитчетт. – Думаю, высшее общество изрядно развлечется, когда узнает о ваших планах, Арчибальд.
– Я надеюсь, – хмыкнул лорд Эшли.
Так и получилось, что несколько дней спустя слуга из поместья Эшли привез Лаис письмо, в котором, кроме краткой записки, обнаружилось несколько листков с нотами.
Арчибальд хотел, чтобы Лаис спела главную партию (конечно же), однако сама она предпочла не прыгать выше головы и удовлетворилась ролью подруги героини. Не тот у нее был голос, чтобы смешить общество, пытаясь взять недоступные ноты. Лаис всегда оценивала собственные возможности трезво.
Лаис не думала, что ее так увлечет эта милая шалость. Слух распространился мгновенно, и общество, вначале воспринявшее идею настороженно, чуть позже прониклось энтузиазмом. Только и разговоров было, что о лорде Эшли и его сценических экспериментах. Раньше в Лестере случались в основном музыкальные вечера, где исполнялись произведения известных композиторов, или маленькие домашние спектакли. Теперь же все было по-другому. Лаис даже позабыла, что на дворе стоит холодная осень, – обычно в это время года графиню охватывала тоска. Теперь же от тоски не осталось и следа.
Лаис и о Фламбаре почти позабыла – и вспомнила, когда он хмурым вечером постучался в маленькую гостиную, где стоял клавесин.
– Миледи. – Энджел, не изменявший своему похоронному стилю, поклонился. Говорил он уже совсем легко, только по-прежнему вполголоса, и продолжал пить отвары. – Могу я отнять несколько минут вашего времени?
– Да. – Лаис внимательно вглядывалась в ноты и потому появление Фламбара не оценила в должной мере. Не так уж часто он к ней обращался. – Что вы хотели?
– Мастер Джеральд кашляет третий день, – объяснил Энджел, заложив руки за спину. – Я рекомендовал бы освободить его от уроков, чтобы он мог выздороветь. Во всяком случае, освободить от моих уроков. Дождь не способствует выздоровлению.
– Почему же мистер Уилсон не пришел ко мне с подобной просьбой? – удивилась Лаис, отрываясь от изучения нот.
– Потому что мистер Уилсон проводит свои уроки в комнатах мастера Джеральда, и ему не очень-то хочется их прерывать, ведь тогда будет нечем заняться, – сообщил Фламбар. – Так что гувернер стоит до последнего. Я же могу предаться иным интеллектуальным занятиям, а пропущенные с мастером Джеральдом уроки наверстать позже.
Лаис была так удивлена его спокойно-ироничным тоном, что у нее непроизвольно вырвалось:
– Вы что, шутите?
– В каком смысле? – нахмурился Фламбар.
– Простите… – Она сообразила, что восклицание прозвучало несколько бестактно. – Я, кажется, еще ни разу не слышала, чтобы вы шутили.
– Люди титулованные называют это тонкой иронией, – с непроницаемым лицом сообщил Энджел. – Или даже сарказмом.
– Я догадываюсь. – Лаис закрыла крышку клавесина и встала. – Вы не составите мне компанию в большой гостиной, мистер Фламбар? Мне хотелось бы выпить подогретого вина, а делать это в одиночестве скучновато. Возможно, вы еще немного поделитесь со мной тонкой иронией? Или даже сарказмом?
– С удовольствием, миледи, – поклонился фехтовальщик. – Но лишь иронией.
Глава 8
Ее лицо похоже на лик с картины итальянцев шестнадцатого века, подумал Энджел.
Такие
Фламбар расположился напротив Лаис в глубоком удобном кресле, в котором, как ему казалось, раньше сидел ее муж; в камине ярко горел огонь, что было весьма кстати: промозглая осенняя сырость пробиралась в комнаты тайком, словно воришка. На столике между собеседниками стояли бокалы с вином и нехитрые закуски, и продолжавшийся неторопливый разговор казался продолжением картины. Как будто так все и должно быть. А ведь это невозможно. Эта жизнь отгорожена от Энджела навсегда.
Или на время?..
Он рассматривал графиню, пытаясь понять, что на самом деле прячется за ее вежливыми фразами, за тонким и умным разговором об искусстве. На Лаис было темно-зеленое платье, не такое роскошное, как полагалось для бала, но достаточно нарядное для домашнего вечера. В последнее время графиня стала чаще носить яркие вещи, видимо, чтобы разнообразить вечера. И это платье очень ей шло.
Энджел старался говорить мало, в основном слушал женщину; умение подавать фразы так, чтобы вовлечь собеседника в разговор, а самому почти не прикладывать усилий, он освоил в совершенстве. Фламбар не понимал, что нашла в нем графиня Джиллейн, да и нашла ли что-нибудь; возможно, ей просто надо выговориться. У нее немало друзей, однако они не ездят сюда с визитами каждый вечер. Здесь не Лондон.
Впрочем, непохоже, что она стремится в столицу. Лаис казалась весьма довольной жизнью в Лестершире.
– Вы бывали в Италии? – неожиданно для самого себя спросил Энджел.
– Нет, – покачала головой Лаис. – Я даже во Франции ни разу не была. Да и в Лондоне я тоже не частая гостья. А вы?
Энджел помедлил с ответом. Конечно, он был в Италии. Как и во многих других странах континентальной Европы. Это было традиционное путешествие для завершения образования, как это стало принято называть в последние годы. Италия, Греция, Вена и Париж – он отлично помнил эти места. Но Италия, вечный Рим, Флоренция и Венеция остались самыми нежно хранимыми воспоминаниями. Особенно фрески Джотто в монастыре Святого Франциска в Ассизи и опера. Ах, опера!
Многое бы он отдал, чтобы вернуть те дни – безоблачные и безмятежные. Энджелу казалось, что он смог бы бесконечно проживать их раз за разом, как перечитывают любимые книги.
– Да, был, – ответил он, ожидая града вопросов, но их не последовало. Вместо этого Лаис просто воскликнула:
– Расскажите!
– Про что? – Он слегка озадачился.
– Про что вам угодно. – Графиня легко улыбнулась. – Для меня это все равно будет похоже на волшебную сказку.
– Тогда… Знаете, я мгновение назад подумал о том, что вы похожи на портрет итальянского художника… Может быть, Джотто ди Бондоне. Или Мазаччо.
– Я понимаю. Словно с древнего медальона. – Лаис повернулась в профиль, словно воплощая наяву упомянутый портрет.
– Да. Образ не столь совершенный, как кисти Рафаэля или Тициана, но живой и одухотворенный. – Энджел не мог оторвать глаз от ее лица, озаренного отблесками камина. Вряд ли графиня Джиллейн сама осознает, насколько красива и привлекательна для мужчин. Именно такие женщины всегда вдохновляли художников: не те, чья красота в моде в определенный промежуток времени, но те, в чьих глазах светится жизнь. Чья душа красива.