Барселонская галерея
Шрифт:
Однако никакого «потом» не получилось. Несколько месяцев Таня и ее коллеги по камерному оркестру каждый вечер играли легкую классику для немногочисленной жующей публики, которая весьма мало походила на эстетов. А затем все вышло как в плохом кино — Таня случайно подслушала пьяную болтовню Никиты с очередной его пассией, новенькой официанткой. И произошло это не где-нибудь, а в туалете. Татьяна как раз собиралась покинуть дамскую комнату, когда услышала громкий голос Ника, раздававшийся в общем предбаннике, где было место для курения. Танин возлюбленный цинично признавался, что специально нанял «кучку дур», которые из-за хорошего отношения к нему согласились работать за копейки. Владелец ресторана, конечно, думает, что музыканты получают совсем другую зарплату, а разницу Никита кладет себе в карман.
На следующий день она уволилась без всяких объяснений. Собственно, и увольняться-то не потребовалось, никаких договоров и оформлений трудовой книжки в ресторане не было, зарплату раздавали в конвертах. Так что Таня просто не вышла на работу — и все. А когда Никита позвонил узнать, в чем дело, попросила забыть ее номер и бросила трубку.
Увы, даже с консерваторским образованием устроиться на новую работу оказалось непросто — спрос на скрипачек, если они не звезды мирового уровня, не так уж велик. Через полгода мытарств и маминых упреков Таня нашла себе пристанище все в той же музыкальной школе, только уже не секретарем, а преподавателем музыки. Платили там еще меньше, чем в ресторане, да и педагогом она оказалась неважным, но все же это было лучше, чем ничего…
Два года девушка залечивала душевные раны, а на третий снова влюбилась. Михаил был полной противоположностью Никиты — неказистый, старше Тани на четырнадцать лет и к тому же семейный. Они познакомились в очереди районной поликлиники, куда оба ходили на сеансы прогревания. Михаил жаловался на жену, рассказывал о предстоящем разводе, Таня слушала и сочувствовала. Он оставил номер своего мобильного, она однажды решилась и позвонила. Таня надеялась на совместный поход в театр или хотя бы на свидание по всем законам жанра, с цветами и встречей у фонтана, но Михаил сразу позвал ее в квартиру друга, уехавшего на несколько дней на рыбалку. С тех пор так и повелось — Таня звонила, они встречались (последнее время в основном у нее дома, когда Элеонора Виссарионовна бывала в гостях у подруг), занимались сексом. Таня слушала его жалобы на жену, и затем они расставались до следующего звонка. Сначала Таня была влюблена и радовалась хоть таким отношениям. Потом поостыла, загрустила и однажды решила проверить — а что будет, если она не будет звонить ему?
Михаил не позвонил не через месяц, не через два, а Тане сделать это уже не позволяла гордость. Девушка поплакала и окончательно признала себя неудачницей.
А потом в один прекрасный день вся ее жизнь перевернулась. Все началось два с половиной года назад, когда умерла бабушка, мать отца. С первых же дней знакомства Таниных родителей эта женщина, работавшая провизором и с гордостью говорившая о себе «мы, столичная интеллигенция», невзлюбила Элеонору, в глаза и за глаза утверждая, что та «облапошила» ее сына и «окрутила его ради московской квартиры». Вскоре после свадьбы они окончательно поссорились, свекровь прекратила всяческое общение с невесткой, и бедному Таниному отцу пришлось всю жизнь разрываться между двумя самыми близкими ему женщинами и выслушивать с обеих сторон претензии и упреки. Не переменилось бабушкино отношение и после рождения Тани. Она и внучку свою не желала знать, поскольку та была дочерью «этой лимитчицы».
Словом, бабушки в жизни Тани словно бы и не было. До тех пор, пока та не умерла — и тогда выяснилось, что внучка осталась ее единственной наследницей.
Когда это произошло, Таня почувствовала себя настоящей героиней романа. В скольких прочитанных ею книгах бедные, но благородные девушки получали неожиданное наследство и обретали через это не только богатство, но и великую любовь! И ведь так оно все и случилось! Ну, не совсем так, конечно…
Золотых слитков, фамильных бриллиантов и толстых пачек купюр она, разумеется, не унаследовала. Бабушкина квартира на улице Заморенова оказалась не приватизирована и отошла государству. Сбережений старушки, спрятанных, как это обычно бывает, в шкафу под постельным бельем, еле-еле хватило на похороны, не шикарные, но вполне приличные. Большинство вещей в квартире были такими старыми и в столь плохом состоянии, что годились только на помойку. Так что единственным ощутимым приобретением для Тани с мамой стала дача, десять соток с домиком, садом и огородом.
Самое интересное, что при желании эта дача действительно могла бы обернуться… ну, если не богатством, то, по крайней мере, солидным капиталом. Конечно, дело было не в покосившемся бревенчатом домике из трех комнат с верандой, не в клубничных грядках и не в яблонях, пусть и обильно плодоносящих. Стоимость, и немалую, наследству придавало расположение дачи — поселок Раздоры по усовской ветке Белорусской железной дороги, в непосредственной близости от пресловутого Рублевского шоссе. Земля здесь стоила очень дорого, и Таня уже вовсю строила планы, как они продадут участок и наконец-то вылезут из этой ужасной бедности. Можно будет начать совершенно новую жизнь — приобрести компьютер, накупить книг, бытовой техники и красивой одежды, ходить в театры, не беспокоясь о цене билетов, ездить отдыхать, а, если повезет, может быть, даже обзавестись машиной.
Однако Элеонора Виссарионовна оказалась категорически против продажи дачи. Сколько бы дочь ни уверяла ее, что, выгодно реализовав участок, они смогут купить еще лучше, только в другом месте, та и слушать не хотела. Ей не нужно ничего лучше, ее устраивал именно этот. Дом обжитой, огород и сад ухожены, да и ездить удобно — от «Кузьминок» до «Беговой» по прямой на метро, а там всего полчаса на электричке. Мама была непреклонна, и с мечтами о лучшей жизни Тане пришлось расстаться. Их убогая «фазенда» так и осталась одним из немногочисленных старых дачных островков на Рублевке, стойко держащихся среди претенциозных особняков.
После получения наследства Элеонора Виссарионовна сделалась страстной дачницей. Отныне все ее мысли и разговоры были посвящены погоде, удобрениям, семенам, компосту и урожаю. Даже зимой в их квартире теперь во всех углах что-то сушилось, проветривалось или проращивалось в ящиках с землей, а с ранней весны до поздней осени мама проводила «на фазенде» все свободное время и постоянно норовила взять с собой дочь.
Что до Тани, то она не любила копаться в земле и с трудом переносила дискомфорт истинно дачного быта — с водой из колодца, туалетом-скворечником на улице и готовкой на маленькой неторопливой электроплитке. Но в погожие летние дни в Раздорах и впрямь дышалось гораздо лучше, чем в раскаленной асфальтовой Москве. Так здорово было устроиться на старой скамейке в тени под яблоней, лакомиться только что собранной клубникой и читать очередной любовный роман! Однако Элеонора Виссарионовна не давала дочке расслабляться.
— Ну что ты опять тут расселась? — спрашивала она, не отрываясь от прополки. — Лучше оденься поприличнее да пойди погуляй. Вон у нас тут какие соседи кругом!.. Может, бог даст, познакомишься с каким-нибудь олигархом…
И Таня бродила по окрестностям, но встречала разве что охранников, прислугу, выгуливавшую хозяйских собак, да таких же, как она, местных жителей. Олигархи были как-то не склонны к променажу, они все больше ездили по дорогам на автомобилях с тонированными стеклами или проводили время на собственных участках, где, судя по шуму, громкой музыке и фейерверкам, им было очень весело и без Тани.
И вдруг однажды…
Была суббота, первые числа июня, Таня целый день помогала матери в огороде, а вечером приняла душ и как раз возвращалась в дом с полотенцем на голове и в старом халатике, на котором отсутствовало несколько пуговиц, когда услышала на веранде незнакомый мужской голос. Девушка так и замерла на крыльце, завороженная звуками этого удивительного баритона — бархатного, богатого на полутона и столь восхитительно красивого, что вся музыкальная натура Тани вмиг разнежилась и замурлыкала, как котенок на уютных коленях хозяйки. Двадцатисемилетняя Татьяна Матюшина влюбилась в единый миг — в один только голос, еще даже не видя его обладателя.