Башня из слоновой кости

Франке Герберт В.

– Он вел себя как идиот, – сказал приземистый, который привел Мортимера.

Мужчина с кудрями художника лишь вопросительно глянул на него.

– Сначала он едва не привлек внимание одного из чужих, а затем шел за мной по пятам, словно детектив в приключенческом фильме. Просто чудо, что нас не сцапали по дороге.

Вся троица молча разглядывала новичка.

– Но ведь Никлас о чем-то думал, когда выбирал его, как по-вашему? – Великан повернулся к Мортимеру. – Впредь будь осторожнее! Нам тут не до шуток. Ну ладно. Это – Майда. О Бребере ты наверняка слышал. Спенсера ты уже знаешь. А меня

зовут Гвидо.

О Бребере, действительно, не слышать было нельзя этот человек был олицетворением мужества и непреклонности. Там, где много риска, в любом ответственном предприятии, в любом опасном начинании он всегда оказывался в гуще событий. Его жестокость стала притчей во языцех – он не щадил своих противников. С той поры, как во время одного из ежегодных психологических обследований он был зарегистрирован как психически ненормальный, он все время находился в бегах. Мортимер с любопытством искоса поглядывал на него, стараясь делать это не слишком заметно.

Гвидо был единственным, кто протянул ему руку.

– Что я должен делать? – спросил Мортимер.

– Ему не терпится, когда он сможет корчить из себя героя, – насмешливо бросил Бребер.

– Мы должны дождаться Никласа, – объяснил Гвидо.

Он подошел к окну и выглянул наружу. На западе, там, где только что село солнце, громоздились тучи запланированного ночного дождя. На гладких коробках высотных домов лежали пестрые тени, плоскости, обращенные к западу, казалось, были покрыты оранжевой пылью. Шапку висящего над городом смога окружала охряно-желтая радуга. Откуда-то из глубины улиц доносился шум вечернего движения.

Мортимер, все еще чувствуя себя в центре внимания и чтобы преодолеть смущение, забормотал что-то похожее на какое-то объяснение:

– Рад, что могу участвовать…

Презрительная улыбка на лице Бребера сбивала его с толку, и он повернулся к Гвидо, все еще стоявшему спиной к нему.

– … Я должен был бы знать… я… у меня мало опыта, но вы можете на меня положиться. Мне отвратительна правящая система, так же как и вам… Ах, как я ее ненавижу!

Ну, это само собой, детка, – бросил Бребер. – И это все, что ты можешь сказать?

В разговор вмешалась девушка по имени Майда.

– Оставь его в покое! – потребовала она. Гвидо обернулся и прислонился к подоконнику.

– Хватит болтать!

Все замолчали. И вдруг, словно сигнал тревоги, тишину разорвал звонок.

Они напряженно вслушивались в чередовавшиеся короткие и длинные звонки, и наконец Спенсер пошел к двери.

Мортимер услыхал скрип резиновых шин на гладком стирозиновом полу, в дверях появилось кресло-коляска с закутанной в плед фигурой, у человека, сидевшего в коляске, виден был лишь высокий лоб и тонкогубый рот. Глаза прятались за темными контактными линзами. Мортимер почувствовал, как у него забилось сердце. Это был один из легендарных руководителей организации – шеф группы «Север»! Черт побери, с ним, Мортимером, они наверняка затевают что-нибудь грандиозное.

Спенсер выкатил коляску на середину комнаты, за ней шел худощавый молодой человек, у которого была такая короткая верхняя губа, что казалось, будто он все время скалит зубы.

– Привет, Никлас! – сказал Гвидо.

Мужчина в коляске не двигался, трудно было

даже понять, слышит ли он, что к нему обращаются. Наконец он нетерпеливо взмахнул рукой, и Спенсер подкатил его к Мортимеру.

Слепой без всякого вступления спросил:

– Чего ты ждешь от нашей организации? Мортимер почувствовал себя словно на экзамене – и вместе с тем испытал облегчение, ибо уже тысячу раз задавал этот вопрос самому себе… Щеки его зарделись.

– Она должна спасти человечество! Если теперешняя форма правления в ближайшее время не сменится другой, наша культура окончательно погибнет.

Унифицирование, стремление к стандарту душат личность – человек превращается в стадное животное. Нельзя допустить, чтобы личность задохнулась в массе, надо вновь создать человеку возможность развить свою инициативу, проявить свою индивидуальность. Организация борется за лучший мир. В этом ее основная цель!

– Но сначала… – заговорил Бребер, однако под тяжелым взглядом Гвидо тут же умолк.

– Мортимер прав, – отрывисто произнес Никлас. Он повернул голову к новичку и немного помолчал. Потом продолжал: – Мы боремся уже тридцать лет.

Когда тебя еще не было на свете, наш удар по Стратегическому Бюро окончился неудачей. Именно тогда я лишился ног. Либеральная партия была запрещена, но она продолжала существовать в подполье. Мы ждали десять лет, но ждали не пассивно. Собрали вокруг себя всех здравомыслящих, всех тех, кто сознавал чудовищную опасность, нависшую над человечеством, и наконец атаковали Научный центр в Женеве – Мейрин. Там находилась команда советников правительства, его мозговой центр. Но и эта операция окончилась неудачей, я попал в плен. С помощью наркотиков они пытались сделать из меня предателя, однако я принял противоядие. С тех пор дневной свет навсегда померк для меня, но я им ничего не сказал. – Никлас на мгновение задумался. – И вот теперь, спустя двадцать лет, предпринимается третья попытка. За это время правительство вместе со своими научными советниками и ОМНИВАКом перебралось на Луну. Мы никогда еще не были в столь трудных условиях, но нам нельзя больше терять время, понимаешь?

Мортимер кивнул, и Никлас продолжал:

Сейчас речь идет уже не о политическом перевороте, а о спасении мира.

И, кроме того, о памяти жертв, памяти наших товарищей, уничтоженных и замученных в лагерях. Нас, старую гвардию, судьба сплотила в единое сообщество. Для нас не существует более личных целей или мыслей – все подчинено общей задаче. И тот, кто намерен бороться вместе с нами, должен быть таким же фанатичным, таким же твердым и безжалостным. Ты готов к этому?

– Да! – хрипло проговорил Мортимер. Готов ли он? Да, у него были и воля, и убежденность.

– Готов ли ты расстаться с родными, со своим привычным существованием?

Готов ли поставить на карту свою жизнь и идти с нами до конца?

Мортимер вспомнил своего отца и его безуспешную борьбу против автоматизированных школ, обучающих машин, программированного обучения и информационной педагогики, он вспомнил известные труды Кернера и Петефи, которые он во время уроков читал под партой, вспомнил и друга Гервига, который был художником и которого обезличили за его нонконформизм.

И он сказал: