Башня одиночества
Шрифт:
— Видишь меня? — спросил он.
— Вижу! — ответил эль-Кассем. — Осталось немного.
Но в это мгновение во дворе раздался голос:
— Ахмед! — А потом громче и тревожнее: — Ахмед! — Звали явно одного из часовых.
— Скорее! — крикнул эль-Кассем. — Помогай мне, или через несколько секунд нас обоих убьют!
Филипп продолжил подъем, а его товарищ тянул веревку. Как только молодой человек схватился за решетку, эль-Кассем закрепил веревку на парапете и повернулся, чтобы помочь ему выбраться. В этот момент бедуин, звавший часового, заглянул с верхней балюстрады и увидел двух чужаков и безжизненные тела своих товарищей. Он не успел оправиться от изумления, как эль-Кассем выстрелил из револьвера.
— Идем, идем! — поторопил он Филиппа. — Через несколько мгновений будет поздно!
Араб подобрал веревку и, зацепив крюк за парапет, сбросил ее вниз, но, собираясь начать спуск, увидел, что Филипп неподвижно лежит у основания памятника.
— Ты сошел с ума? — закричал эль-Кассем. — Не слышишь, что они уже поднимаются?
Филипп очнулся и догнал его, а люди Сельзника ворвались на балюстраду и заметались туда-сюда, пока не обнаружили веревку, а внизу — двух беглецов, спешащих к лошадям. Они открыли стрельбу, но Сельзник остановил их.
— Пусть уходят, — сказал он. — Они знают, где находится сокровище, которое мы ищем. А здесь… ничего нет.
Эль-Кассем и Филипп долго скакали при лунном свете вдоль хребта Джебель-Гафара, пока не обнаружили пещеру, где можно было спрятаться и провести остаток ночи.
Филипп обессилел от голода, волнения и усталости и буквально рухнул на землю. Эль-Кассем протянул ему бурдюк с водой, и молодой человек стал медленно пить маленькими глотками — этому он научился в пустыне, — а потом без сил откинулся на спину.
— Еще немного, и нас бы убили, — укорил эль-Кассем. — Почему ты задержался на балюстраде, вместо того чтобы сразу спуститься вслед за мной?
— На статуе коня была надпись. Вся эта постройка — монумент в честь древнего императора по имени Траян. Он возвел его, одержав победу над набатеями — арабским племенем, обитавшем в этой местности. Значит, это не то, что мы ищем.
— Я просто не успел сообщить тебе об этом. Твой отец узнал, где находится седьмая могила и как она выглядит. Это цилиндр, увенчанный полусферой, а не конем… Так он сказал… Ты неправильно прочел текст — плесень съела часть буквы… И вот что он нарисовал… — Араб острием кинжала начертил на земле то, что начертил ему Десмонд Гаррет на песке Петры.
— Полусферой… Боже мой, петасом… Он так сказал? Петасом?
— Да, это то самое слово. Но если нам хватит часа на сон и мы снова тронемся в путь, он сам расскажет тебе об этом. Через четыре дня в Ал-Мумвайлихе на Красном море твоего отца будет ждать фелюга, которая переправит его на египетский берег. Если Аллах поможет нам, мы прибудем туда в то же время.
На следующий день Филипп и эль-Кассем обнаружили следы всадников Арад — путь колонны пролегал на юг, в то время как сами они спешили на запад. Филипп посмотрел на эль-Кассема и не посмел даже намеком выдать то, что творилось у него в мыслях. Он молча последовал за арабским воином под палящим солнцем по тропе, идущей к морю.
— Ты нашел ее? — спросил эль-Кассем.
— Да, — ответил Филипп, — и снова потерял. На этот раз навсегда.
13
Полковник Жобер встал до рассвета, чтобы проверить, все ли готово к походу, и лично снарядить своего коня. С начала службы в легионе ему нравилось просыпаться рано и смотреть, как восходит солнце и разливается из-за горизонта свет, как постепенно белеет черное небо пустыни и тени растворяются, словно испаряясь под яркими лучами, а барханы будто оживают, подобно волнам окаменелого моря, пробужденного от долгого оцепенения, и рассеиваются ночные кошмары.
Несколько минут все было замечательно: ни холодно, ни жарко, не слышно мух с их оглушительным жужжанием, животные спокойно отдыхают. И мир, осиянный волшебным светом, безмолвно встречает чудесное возвращение нового дня.
В то утро он оказался не первым и не единственным. Вдали Жобер заметил падре Хогана, стоявшего на бархане в глубокой сосредоточенности. Какое-то время полковник наблюдал за ним, потом подошел ближе.
— Помолитесь и за меня, — попросил он. — Я уже много лет на это не способен.
— Что вы пытаетесь найти, полковник Жобер? — спросил падре Хоган не оборачиваясь.
— Путь.
— Путь куда?
— Не знаю. Пустыня — пограничное пространство бесконечности, бескрайняя земля, разделяющая населенный мир и первородный хаос. Быть может, в этом уединенном месте, охраняемом утратившими человеческий облик созданиями, стоят Геркулесовы Столпы застывшего и в то же время изменчивого океана, рождающего призраков и обманчивые миражи… А вы? О чем вы просите, когда молитесь, падре Хоган?
— Ни о чем. Я зову: «Авва, Отче!»
— И что он отвечает?
Падре Хоган мгновение колебался, потом обернулся и проговорил:
— Глас Божий — это как…
Но Жобер уже уходил, так же тихо, как и пришел.
Он вошел в свою комнату, чтобы забрать личные вещи, а когда садился в седло, офицер штаба принес ему депешу:
— Ее доставили несколько минут назад, полковник, из египетского порта на Красном море.
Жобер кивнул и взял у него депешу. Она гласила:
«Я нашел своего отца, и теперь мы направляемся в Калат-Халлаки. Сельзник на свободе и, вероятно, преследует нас.
Наконец-то! Все окончится там же, где и началось. Старый охотник возник из небытия и следовал по дороге, ведущей в Вади-Аддир и дальше, к Пескам призраков. А где он, там и Сельзник.
Они двинулись в путь вскоре после восхода солнца и взяли курс на юго-восток. Жобер скакал во главе колонны, падре Хоган — рядом с ним. Он никогда прежде не ездил верхом, и командующий выбрал для него спокойную лошадь, прежде использовавшуюся в обозе.