Башня. Новый Ковчег
Шрифт:
Если бы Пашка согласился с доводами Бориса, и объединился с ним, они бы свернули горы. К чёрту Совет, он уже своё отжил. К чёрту! Но Пашка не соглашался. И его упёртость, его святая вера в справедливость и общее благоденствие невероятно бесили Бориса. Хотелось взять Пашку за грудки, хорошенько встряхнуть и заорать прямо в лицо: «Какая справедливость? Какая, к чёрту, Паша, справедливость? Где ты её видел, Паша?». И со всей силы приложить его башкой о бетонную стену. Чтобы этот болван очнулся наконец-то. Раскрыл глаза, оглянулся вокруг.
И потом… было кое-что ещё, что словно червяк подтачивало многолетнюю
Память услужливо подсунула Борису слова отчима: «И запомни, Борюсик, все люди равны, но некоторые… равнее». И короткий — автоматной очередью — сухой смешок. Смешок, в котором не было ни тени веселья.
…Как же он ненавидел это всё. Ненавидел, когда отчим называл его Борюсиком. Ненавидел самого отчима, его вытянутое лицо с острым подбородком и круглыми совиными глазами, длинные, неестественно белые пальцы, которыми тот цепко впивался в его плечо. Ненавидел, когда отчим «учил его жизни». Ненавидел, потому что печёнкой чувствовал, что за этими словами, жёсткими, безжалостными, холодными, идущими вразрез с тем, чему учили в школе, о чём кричали плакаты и вещали по радио, за всем этим стояла жестокая и беспощадная правда.
Своего родного отца Борис не помнил, хотя правильнее было сказать — совсем не знал. Мать забеременела в семнадцать лет. Соседские кумушки говорили — нагуляла, с дотошностью детективов пытаясь установить имя причастного и задаваясь извечно русскими вопросами: кто виноват и что делать? Мать им в расследованиях не помогала, лишь смеялась и бездумно махала рукой. Она вообще была очень лёгким человеком, и им вдвоём неплохо жилось. Пока не появился Николай Алексеевич Беленький.
Николай Алексеевич был старше матери на пятнадцать лет, работал официантом в ресторане надоблачного уровня и этим фактом своей биографии необыкновенно гордился. Где мать с ним познакомилась, Борис не знал, наверно, в общественных садах, вроде этого, где он сейчас ждал Анну. Их случайное знакомство не оборвалось внезапно, а продолжилось на зависть всё тех же кумушек, которые справедливо полагали, что Беленький — весьма достойная партия, а свистушке Таньке просто повезло.
Отчим перевёз их со сто сорокового к себе на триста девяносто четвёртый, устроил мать помощницей повара при ресторанной кухне, а Бориса определили в верхнюю школу.
Тогда для него начался ад. Прежние друзья остались на сто сороковом, а здесь… здесь никто не стремился заводить дружбу с Борей Литвиновым. Борис ловил на себе насмешливые, а иногда и откровенно презрительные взгляды. В открытый конфликт новые одноклассники с ним не вступали, чувствовали, что он готов был дать отпор — что-что, а драться он умел, отточил это мастерство ещё внизу, частенько ввязываясь в драки с теми, кто позволял себе нелестные выражения в адрес матери. Впрочем, презрительно-насмешливые взгляды вскоре сменились показным равнодушием, ему явно давали понять, что сын официанта и помощницы повара не стоит их внимания.
Всё изменилось в один день.
— Ну, Литвинов, я спрашиваю в последний раз, кто это сделал?
Зоя Ивановна подошла вплотную и буквально нависла над ним. Борис уже знал, что кличка их классной — Змея, и кто бы эту кличку не придумал, он попал в самую точку. Зоя Ивановна была высокой и очень худой, с несоразмерно длинным телом и короткими ногами. Такая непропорциональность вкупе с немигающим взглядом светло-карих, почти жёлтых глаз делали её похожей на допотопную рептилию.
— Кто еще, кроме тебя, входил в кабинет биологии? Кто это был? Ну? Если ты сейчас честно и открыто не скажешь, кто испортил школьное имущество, мы все… да, дети? — она выразительно посмотрела на притихший класс. — Мы все будем считать, что это твоих рук дело.
Борис стоял у школьной доски, как на эшафоте, и к нему было приковано тридцать пар глаз. Кто-то смотрел на него равнодушно, кто-то заинтересованно, кто-то даже с оттенком сочувствия, и только двое смотрели настороженно, затаив дыхание.
— Покрывая нарушителей, ты, Литвинов, оказываешь им медвежью услугу. Вместо того, чтобы помочь своим товарищам стать на путь исправления, ты вселяешь в них чувство ложной уверенности в собственной безнаказанности, толкая их к краю пропасти и…
Он их видел. Видел, как они выходили из кабинета биологии, и знал, что испорченное имущество — плакаты с изображением земноводных, где поверх головы каждой змеи было пририсовано лицо их наставницы, вытянутое, с длинным носом и острыми, чуть оттопыренными ушами, которые не закрывала уродливая короткая стрижка — их рук дело. И они знали, что он видел.
— Почему ты нас не сдал?
Светловолосый пацан преградил ему дорогу. За спиной светловолосого стояла его подружка, высокая девочка, узколицая, с огромными, даже не карими — чёрными глазами.
— Да пошли вы… — Борис хотел оттолкнуть пацана, но девочка неожиданно сказала:
— Сильно тебе дома попало?
И в её глубоких чёрных глазах мелькнуло что-то такое, отчего Борис в первый раз в жизни растерялся.
— Я — Паша, — светловолосый протянул ему руку. — А она…
— Аня, — и девчонка, быстро переглянувшись со своим приятелем, сказала. — Мы в кино. Пойдёшь с нами?
— У меня денег нет, — стушевался Борис.
У него их и правда не было. Карманных средств Борису, по мнению отчима, не полагалось. Тот любил повторять: «деньги развращают» и считал, что бесплатных школьных завтраков и обедов для Бориса вполне достаточно.
— Да фигня, — Пашка стукнул его по плечу. — У нас тоже нет. Пошли. Мы знаем, как туда бесплатно пролезть.
Так началась его дружба с Пашкой Савельевым. И Анной.
Эти двое почти заставили его забыть, откуда он родом. Почти заставили поверить, что он им ровня. И Борис поверил бы. Если б не отчим.
— Молодец, Борюсик, правильные знакомства заводишь, — тонкие бесцветные губы отчима расползались в гаденькой улыбочке. — Паша Савельев — мальчик из нужной семьи, да и с подружки, как там её, Анька что ли? и с подружки можно тоже состричь кое-что полезное при желании.
У отчима все люди делились на нужных и ненужных. Пашкин отец, главный инженер систем жизнеобеспечения, несомненно, был нужным. Как и Константин Генрихович Бергман. Аннин отец хоть и называл себя по-простому садовником, на самом деле был начальником отдела ландшафтного дизайна, и все эти сады и парки находились в его непосредственном ведомстве.