Башня

Сафонов Дмитрий Геннадьевич

Верхний ярус был пуст. Нет, машины кое-где стояли — «Мерседесы», «Ягуары», «Тойоты», «Вольво» и так далее. Но людей не было. Ну и ладно.

Он не торопясь обошел верхний ярус и стал спускаться по пандусу. Внизу было все то же самое — парад дорогих иномарок.

Они стояли — каждая в своем отсеке, размеченном белой масляной краской, — и переливались хромированными решетками радиаторов в приглушенном свете люминесцентных ламп.

У Игоря была своя система измерения расстояния. Он считал не шаги и метры, а миллионы долларов. Каждые

десять шагов — это примерно один миллион. Столько стоили машины по обе стороны от центрального прохода.

Правда, там, чуть-чуть в глубине, примерно в трех с половиной миллионах от въезда на нижний ярус, в отсеке номер сто сорок два скромно притулилась вишневая «десятка». Она была единственной российской машиной в Башне и потому не могла не привлекать внимания охранников.

Бирюков хорошо знал ее хозяйку — невысокую женщину средних лет. Про таких французы говорят: «Некрасива, но чертовски мила».

Женщина жила одна. Точнее, с сыном. Бирюков никогда не видел ее с мужчиной. Впрочем, он не особенно-то и удивлялся. Если бы у женщины был муж, наверное, он бы купил ей машину поприличнее. И вообще…

За те полгода, что стояла Башня, Игорь успел убедиться, что большие дружные семьи здесь скорее исключение, нежели правило. Квартира в Башне означала определенный (а именно, очень высокий) уровень материального достатка, который, видимо, был каким-то образом связан с неустроенностью личной жизни.

«Бог дает всем поровну», — философски изрекал Рожков, ютившийся в двухкомнатной «хрущевке» с женой, тещей и двумя детьми. Игорь, конечно, с ним соглашался… Но в глубине души надеялся, что его личный кредит у Господа окажется не столь ограниченным.

Он прошел вперед, по привычке выглядывая вишневую «десятку». Он каждый раз подмигивал ей, как старой доброй знакомой.

Миновав три миллиона долларов и немного не доходя до «десятки», Игорь почувствовал смутную тревогу. Было что-то такое, что заставило его насторожиться.

В первый момент он даже не понял, что именно, лишь подойдя вплотную, увидел, как над бетонным полом поднимается легкая белая пыльца, словно чье-то овеществленное дыхание дрожит невысоко над полом, а потом снова медленно оседает.

Бирюков присмотрелся повнимательнее. В полу тянулась узкая извилистая трещина. Она начиналась примерно в полуметре от капота «десятки» и скрывалась под машиной.

Игорь опустился на колени. Мысли о тихом и спокойном дежурстве исчезли, словно испарились. Конечно, эта трещина была не такая уж и большая, но…

Проблема заключалась в том, что ее вовсе не должно было быть.

Бирюков прикинул: в нее можно было вставить спичку. Одну спичку, но не более. Наверное, это не так уж и страшно. Ведь бетон может иногда давать трещины, как это, например, когда-то случилось с метромостом «Воробьевы горы».

Но сейчас метромост волновал его меньше всего.

Игорь пошарил по карманам и выудил оттуда пятирублевую монету. Наверное, монета в Башне смотрелась не меньшей редкостью,

чем вишневая «десятка»: здесь мелочь не считали. Она могла оказаться в кармане только у охранника да еще, может быть, у хозяйки этой «десятки».

Бирюков попытался прочертить в полу небольшую поперечную зарубку, чтобы отметить конец трещины. Конечно, Дубенский потребует вести наблюдение: смотреть — не увеличилась ли, не стала ли больше, хотя бы на сантиметр.

Наконец ему удалось сделать маленькую зарубку; Игорь осмотрел монету и увидел, что ее ребро немного стерлось. Неудивительно, ведь Башню строили на совесть, и бетон заливали самый лучший. Самый прочный.

От этого трещина показалась ему еще более пугающей. Бирюков резко поднялся на ноги и отошел от машины на два шага.

Он помедлил всего мгновение, прикидывая, стоит ли сообщить обо всем по рации прямо сейчас или все-таки подняться в будку и связаться с центральным пультом по внутренней телефонной связи.

«Наверное, Ковалев не одобрит, если я выйду в эфир. Рации настроены на единую волну, мои слова услышат все восемнадцать охранников смены. Скажет — незачем было поднимать панику».

Он немного успокоился и решил не паниковать.

«В конце концов, она никуда не денется. И за то время, что я буду ходить, она вряд ли станет больше… »

Он хотел дать себе небольшую отсрочку. Если сообщить прямо сейчас, то дежурный управляющий свяжется с хозяйкой машины — женщиной из сто сорок второй квартиры, попросит ее отогнать «десятку» на свободное место, вызовет бригаду рабочих…

Воскресная смена не оправдывала его надежд.

«И все из-за какой-то ерунды! Да, наверное, не стоит так уж… »

Словно в ответ на его мысли, из тонкой черной змейки вырвалась белая бетонная пыль, словно узкое блестящее лезвие. В следующий момент раздался громкий треск, и Бирюков увидел, как черта на полу раздвигается, будто рана, и ее острый конец прыгает прямо к его ногам.

Бирюков потянул из кармана рубашки рацию. Сомнений больше не было: трещина действительно была очень опасной.

Впечатление было такое, словно сбывались слова Рожкова — «когда-нибудь эта „десятка“ провалится от стыда сквозь землю». Но раньше эта шутка казалась забавной, потому что была просто шуткой, а сейчас…

Он попятился назад, пытаясь одновременно нащупать кнопку вызова.

Вдруг вишневая машина истошно завыла сиреной сигнализации; словно чувствовала, что произойдет дальше.

Будто в замедленном кино, Игорь увидел, как во все стороны от основной трещины (теперь она уже не была такой узкой, в нее спокойно можно было вставить палец, хотя Бирюков ни за что на свете не стал бы этого делать) поползли другие, помельче. Они расширялись и росли прямо на глазах. «Десятка» покачнулась на амортизаторах и мигнула светом фар. Затем раздался оглушительный хруст, и в лицо охраннику ударила плотная волна горячего воздуха, смешанная с какой-то тягучей и отвратительной вонью.