Случилось некогда мне быть в шумливом мире;Сказать ясней, мне быть случилося в трактире;Хотя немного там увидеть льзя добра,Однако ж тут велась изрядная игра.Из всех других поудалееОдин был рослый молодец,Беспутства был он образецИ карты ставил он и гнул смелее;И вдругСпустил все деньги с рук.Спустил, а на кредит никто ему не верит,Хоть, кажется, в божбе Герой не лицемерит.Озлился мой болванИ карту с транспортом поставил на кафтан. [1]Гляжу чрез час: Герой остался мой в камзоле,Как пень на чистом поле;Тогда к нему пришелОт батюшки посолИ говорит: «Отец совсем твой умирает,С тобой проститься он желаетИ приказал к себе просить».«Скажи ему, ― сказал мой фаля, ―Что здесь бубновая сразила меня краля;Так он ко мне сам может быть.Ему сюда придти нимало не обидно;А мне по улице идти без сапогов,Без платья, шляпы и чулков,Ужасно стыдно».
1
И карту с тронспортом поставил на кафтан — то есть вместо денег поставил на карту кафтан.
1788
Судьба игроков
Вчерась приятеля в карете видел я;Бедняк — приятель мой, я очень удивился,Чем столько он разжился?А он поведал мне всю правду, не тая,Что картами себе именье он доставилИ выше всех наук игру картежну ставил.Сегодня же пешком попался мне мой друг.«Конечно», ― я сказал, ― спустил уж всё ты с рук?»А он, как филосо́ф, гласил в своем ответе:«Ты знаешь, колесом вертится все на свете».
1788
Павлин и соловей
Невежда в физике, а в музыке знаток,Услышал соловья, поющего на ветке,И хочется ему иметь такого в клетке.Приехав в городок,Он говорит: «Хотя я птицы той не знаюИ не видал,Которой пением я мысли восхищал,Которую иметь я столь желаю,Но в птичьем здесь ряду,Конечно, много птиц найду».Наполнясь мыслию такою,Чтоб выбрать птиц на взгляд,Пришел боярин мой во птичий рядС набитым кошельком, с пустою головою.Павлина видит он и видит соловьяИ говорит купцу: «Не ошибаюсь я,Вот мной желанная прелестная певица!Нарядной бывши толь, нельзя ей худо петь;Купец, мой друг! скажи, что стоит эта птица?»Купец ему в ответ:«От птицы сей, сударь, хороших песней нет;Возьмите соловья, седяща близ павлина,Когда
вам надобно хорошего певца».Не мало то дивит невежду господина,И, быть бояся он обманут от купца,Прекрасна соловья негодной птицей числитИ мыслит:«Та птица перьями и телом так мала.Не можно, чтоб она певицею была».Купив павлина, он покупкой веселитсяИ мыслит пением павлина насладиться.Летит домойИ гостье сей отвел решетчатый покой;А гостейка ему за выборы в наградуПропела кошкою разов десяток сряду.Мяуканьем своим невежде давши знать,Что глупо голоса по перьям выбирать.Подобно, как и сей боярин, заключая,Различность разумов пристрастно различая,Не редко жалуем того мы в дураки,Кто платьем не богат, не пышен волосами;Кто не обнизан вкруг перстнями и часами,И злата у кого не полны сундуки.
1788
Недовольный гостьми стихотворец
У Рифмохвата [2]Случилося гостей полна палата;Но он, имея много дум,На прозе и стихах помешанный свой ум,И быв душой немного болен,Гостьми не очень был доволен;И спрашивал меня: «Как горю пособить,Чтоб их скорее проводить?Взбеситься надобно, коль в доме их оставить,А честно их нельзя отправитьИз дома вон».Но только зачал лишь читать свою он оду,Не стало вмиг народу,И при втором стихе один остался он.
2
У Рифмохвата… — Но-видимому, намек на Я. Б. Княжнина, который в комедии И. Крылова «Проказники» выведен был под именем Рифмохвата.
1788
Вид дворца в Павловске и сада со стороны озера.
Гравюра А. Ухтомского с оригинала С. Щедрина. 1800-е годы.
Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина.
Скажи, любезный друг ты мой,Что сделалось со мной такое?Не сердце ль мне дано другое?Не разум ли мне дан иной?Как будто сладко сновиденье,Моя исчезла тишина;Как море в лютое волненье,Душа моя возмущена.Едва одно желанье вспыхнет,Спешит за ним другое вслед;Едва одна мечта утихнет,Уже другая сердце рвет.Не столько ветры в поле чистомКолеблют гибкий, белый лен.Когда, бунтуя с ревом, свистом,Деревья рвут из корня вон;Не столько годы рек суровы,Когда ко ужасу луговВесной алмазны рвут оковыИ ищут новых берегов;Не столько и они ужасны,Как страсти люты и опасны,Которые в груди моейМое спокойство отравляютИ, раздирая сердце в ней,Смущенный разум подавляют.Так вот, мой друг любезный, плод,Который нам сулят науки!Теперь ученый весь народМои лишь множит только скуки.Платон, Сенека, Эпиктет [4] ,Все их ученые соборы,Все их угрюмы заговоры,Чтоб в школу превратить весь свет,Прекрасных девушек в КатоновИ в Гераклитов [5] всех Ветронов [6] ;Все это только шум пустой.Пусть верит им народ простой,А я, мой друг, держусь той веры,Что это лишь одни химеры.Не так легко поправить мир!Скорей, воскреснув, новый Кир [7]Иль Александр [8] , без меры смелый,Чтоб расширить свои пределы,Объявят всем звездам войнуИ приступом возьмут луну;Скорее Сен-Жермень [9] восстанетИ целый свет опять обманет;Скорей Вралин переродится,Стихи картавить устыдитсяИ будет всеми так любим,Как ныне мил одним глухим;Скорей все это здесь случится;Но свет — останется, поверь,Таким, каков он есть теперь;А книги будут всё плодиться.К чему ж прочел я столько книг,Из них ограду сердцу строя,Когда один лишь только миг —И я навек лишен покоя?Когда лишь пара хитрых глаз,Улыбка скромная, лукава,И философии отраваДана в один короткий час.Премудрым воружась Платоном,Угрюмым Юнгом [10] , Фенелоном,Задумал целый век я свойПротив страстей стоять горой.Кто ж мог тогда мне быть опасен?Ужли дитя в пятнадцать лет?Конечно — вот каков здесь свет!Ни в чем надежды верной нет;И труд мой стал совсем напрасен,Лишь встретился с Анютой я.Угрюмость умерла моя —Нагрелось сердце, закипело —С умом спокойство отлетело.Из всех наук тогда однаКазалась только мне важнаНаука, коя вечно в модеИ честь приносит всей природе,Которую в пятнадцать летЕдва ль не всякий узнает,С приятностью лет тридцать учит,Которою никто не скучит,Доколе сам не скучен он;Где мил, хотя тяжел закон;В которой сердцу нужны силы,Хоть будь умок силен слегка;Где трудность всякая сладка;В которой даже слезы милы —Те слезы, с смехом пополам,Пролиты красотой стыдливой,Когда, осмелясь стать счастливой,Она дает блаженство нам.Наука нужная, приятна,Без коей трудно век пробыть;Наука всем равно понятна —Уметь любить и милым быть.Вот чем тогда я занимался,Когда с Анютой повстречался;Из сердца мудрецов прогнал,В нем место ей одной лишь далИ от ученья отказался.Любовь дурачеству сродни:Деля весь свет между собою,Они, мой друг, вдвоем одниВладеть согласно стали мною.Вселяся в сердце глубоко,В нем тысячи затей родили,Все пылки страсти разбудили,Прогнав рассудок далеко.Едва прошла одна неделя,Как я себя не узнавал:Дичиться женщин перестал,Болтливых их бесед искал —И стал великий пустомеля.Все в них казалось мне умно:Ужимки, к щегольству охота,Кокетство — даже и зевота —Все нежно, все оживлено;Все прелестью и жаром блещет,Все мило, даже то лино [11] ,Под коим бела грудь трепещет.Густые брови колесомМеня к утехам призывали,Хотя нередко уголькомОни написаны бывали;Румянец сердце щекотал,Подобен розе свежей, алой,Хоть на щеке сухой и вялойПрироду худо он играл;Поддельна грудь из тонких флеров [12] ,Приманка взорам — сердцу яд —Была милей всех их уборов,Мой развлекая жадный взгляд.Увижу ли где в модном светеСтан тощий, скрученный, сухой,Мне кажется, что пред собойЯ вижу грацию в корсете.Но если, друг любезный мой,Мне ложны прелести столь милыИ столь имеют много силыМою кровь пылку волновать, —Представь же Аннушку прелестну,Одной природою любезну —Как нежный полевой цветок,Которого лелеет Флора,Румянит розова Аврора,Которого еще не могПомять нахальный ветерок;Представь — дай волю вображенью —И рассуди ты это сам,Какому должно быть движенью,Каким быть должно чудесамВ горящем сердце, в сердце новом,Когда ее увидел я?Обворожилась грудь мояЕе улыбкой, взором — словом:С тех пор, мой друг, я сам не свой.Любовь мой ум и сердце вяжет,И, не заботясь, кто что скажет,Хочу быть милым ей одной.Все дни мне стали недосужны,Твержу науку я любить;Чтоб женщине любезным быть.Ты знаешь, нам не книги нужны.Пусть Аннушка моя умна,Но все ведь женщина она.Для них магниты, талисманы —Жилеты, пряжки и кафтаны,Нередко пуговка одна.Я, правда, денег не имею;Так что же? — Я занять умею.Проснувшись с раннею зарею,Умножить векселя лечу —Увижу ль на глазах сомненье,Чтоб все рассеять подозренье,Проценты клятвами плачу.Нередко, милым быть желая,Я перед зеркалом верчусьИ, женский вкус к ужимкам зная,Ужимкам ловким их учусь;Лицом различны строю маски,Кривляю носик, губки, глазки,И, испужавшись сам себя,Ворчу, что вялая природаНе доработала меняИ так пустила, как урода.Досада сильная берет,Почто я выпущен на светО такою грубой головою.Забывшись, рок я поношуИ головы другой прошу,—Не зная, чем и той я стою,Которую теперь ношу.Вот как любовь играет нами!Как честью скромный лицемер;Как службой модный офицер;Как жены хитрые мужьями.Не день, как ты меня узнал;Не год, как мы друзья с тобою;Как ты, мой друг, передо мноюМалейшей мысли не скрывалИ сам в душе моей читал, —Скажи ж: таков ли я бывал? —Сует, бывало, ненавидя,В тулупе летом, дома сидя,Чинов я пышных не искал;И счастья в том не полагал,Чтоб в низком важничать народе, —В прихожих ползать не ходил.Мне чин один лишь лестен был,Который я ношу в природе, —Чин человека; в нем лишь бытьЯ ставил должностью, забавой;Его достойно сохранитьСчитал одной неложной славой.Теперь, мой друг, исчез тот мрак,И мыслю я совсем не так.Отставка начала мне скучить,Хочу опять надеть мундир;«Как счастлив тот, кто бригадир [13] ,Кто может вдруг шестерку мучить! [14] » —Кричу нередко сгоряча,И шлем и латы надеваю,В сраженьях мыслию летаю,Как рюмки, башни разбиваюИ армии рублю сплеча;Потом, в торжественной минуте,Я возвращаюся к Анюте,Покрытый лавровым венком;Изрублен, крив, без рук и хром;Из-под медвежьей теплой шубыЗамерзло сердце ей дарю;И сквозь расколотые зубыПро стару нежность говорю,Тем конча все свое искусство,Чтоб раздразнить в ней пылко чувство.Бывало, мне и нужды нет,Где мир и где война сурова:Не слышу я — и сам ни слова, —Иди, как хочет здешний свет.Теперь, мой друг, во все вплетаюсьИ нужным быть везде хочу;То к Западу с войной лечу,То важной мыслью занимаюсьЕвропу миром подарить,Иль свет по-новому делить,—И быв нигде, ни в чем не нужен,Везде проворен и досужен;И все лишь только для того,Чтоб луч величья моегоПривлек ко мне Анюту милу;Чтоб, зная цену в нем и силу,Сдалась бы всею мне душойИ стала б барыней большой.Бывало, мне покой мой сладок,Честь выше злата я считал:С богатством совесть не равнялИ к деньгам был ничуть не падок.Теперь хотел бы Крезом быть,Чтоб Аннушки любовь купить;Индейски берега жемчужныТеперь мне надобны и нужны.Нередко мысленно беруЯ в сундуки свои Перу,И, никакой не сделав службы,Хочу, чтобы судьбой из дружбыЗа мной лишь было скрепленоСибири золотое дно:Чтобы иметь большую славуАнюту в золоте водить,Анюту с золота кормить,Ее на золоте поитьИ деньги сыпать ей в забаву.Вот жизнь весть начал я какую!Жалей о мне, мой друг, жалей —Одна мечта родит другую,И все — одна другой глупей;Но что с природой делать станешь?Ее, мой друг, не перетянешь.Быть может, что когда-нибудьМой дух опять остепенится;Моя простынет жарка грудь —И сердце будет тише биться,И страсти мне дадут покой.Зло так, как благо, — здесь не вечно;Я успокоюся конечно;Но где? — под гробовой доской.
3
К другу моему. — Стихотворение обращено к Александру Ивановичу Клушину, писателю, издававшему вместе с Крыловым сатирические журналы.
4
Эпиктет (ок. 50 — ок. 138) — греческий философ-стоик, проповедовавший отречение от суеты жизни ради духовного самоусовершенствования.
5
Гераклит — греческий философ-материалист.
6
…всех Ветронов… — всех легкомысленных, пустых людей.
7
Кир (ум. в 530 г. до н. э.) — древнеперсидский царь с 558 года до н. э.
8
Александр — Александр Македонский.
9
Сен-Жермень (Сен-Жермен) — алхимик и авантюрист XVIII века.
10
Юнг Эдуард (1683–1765) — английский поэт-сентименталист.
11
Лино — тонкое полотно (от франц. linon).
12
Флёр — полупрозрачная легкая ткань (от нем. Flor).
13
Бригадир —
военный чин, следующий за чином полковника.
14
Кто может вдруг шестерку мучить… — Право запрягать в карету шестерку лошадей имели в XVIII веке лица генеральского чина и выше.
Ты грустна, мой друг, Анюта;Взор твой томен, вид уныл,Белый свет тебе постыл,Веком кажется минута.Грудь твоя, как легка теньПри рассвете, исчезаетИль, как в знойный летний деньБелый воск от жару, тает.Ты скучаешь, — и с тобойПошутить никто не смеет:Чуть зефир косынку взвеет,Иль стан легкий, стройный твойОн украдкой поцелует,От него ты прочь бежишь.Без улыбки уж глядишь,Как любезную милуетРезвый, громкий соловей;Не по мысли всё твоей;Все иль скучно, иль досадно,Все не так, и все не ладно.Если тонкий ветерокРозовый один листокНа твою грудь белу бросит,Иль твой друг, Фидель [16] твоя,Увиваясь вкруг тебя,Поцелуя лишь попросит,Ты досадуешь на них.Как ручей, иссохший в поле,Не журчит по травке боле,Так твой резвый нрав утих.Что ж, мой друг, тому виною?Ты прекрасна, молода:Раз лишь встретиться с тобою —И без сердца навсегда;Раз вдохнуть лишь вздох твой страстный,Раз тебя поцеловать,Только раз — и труд напрасныйБудет вольности искать.Взглянешь ты — в нас сердце тает;Улыбнешься — кровь кипит;И душа уж там летает,Где любовь нам рай сулит.Я не льщу — спроси — и то жеВсякий скажет за себя:Пять минут с тобой дороже,Нежель веки без тебя.Отчего ж сей вид унылый?Льзя ль скучать, столь бывши милой?Ты молчишь — твой томный взглядУстремился на наряд.Как в нечаянны морозыВышед на поблекший луг,Нежна Клоя, Флоры друг,Воздыхая — и сквозь слезы,Видит побледневши розы,Так тебе, Анюта, жаль,Что французски тонки флёры,Щегольские их уборы,Легки шляпки, ленты, шаль,Как цветы от стужи, вянут —Скоро уж они не станутВеять вкруг твоих красот:Время счастья их пройдет.Скоро я пенять не стану,Что французский тонкий флёр,Равный легкому туману,Мой заманивая взор,Все утехи обещаетИ, рассеявши его,Не открывши ничего,Только сердце обольщает.И в цветы французских флор,В сей любимый твой убор,Тихое твое дыханьеПерестанет жизнь вливать;Их волшебных роз сияньеТы не станешь затмевать;Перед их лином гордитьсяТы не будешь белизной;Украшая пояс твой,Во сапфир не претворитсяВасильковая эмаль;Чиста лондонская стальВ нем зарями не заблещет.Чувствам сладких ароматНа прелестный твой нарядФлора сенска [17] не восплещет.Шаль не будет развевать,Около тебя взвиваясь;И зефир, под ней скрываясь,Перестанет уж трепатьБелу грудь твою высоку.Чем снабжал парижский светЩегольской твой туалет,Терпит ссылку то жестоку,И всего того уж нет.Вот вина всей грусти, скуки:Этой горькой снесть разлукиСил в тебе недостает.Так малиновка тосклива,Слыша хлады зимних дней,Так грустна, летя с полей,Где была дружком счастлива.Так печален соловей,Зря, что хлад долины косит,Видя, что Борей разноситНежный лист с младых древес,Под которым он зареюГромкой песнию своеюОживлял тенистый лес.Но тебе ль, мой друг, опаснаТрата всех пустых прикрас?Ими ль ты была прекрасна?Ими ль ты пленяла нас?Ими ль пламенные взорыСладкий лили в сердце яд?И твои ль виной уборы,Что волнует кровь твой взгляд?Ах Анюта! как же малоЗнаешь ты ценить себя!Или зеркало скрывало,Иль то тайна для тебя,Что ты столь, мой друг, прелестна?Не убором ты любезна,Не нарядом хороша:Всем нарядам ты — душа.Нужны ль розанам румяны,Чтобы цвет иметь багряный;Иль белилы для лилей,Чтоб казаться им белей?Труд не будет ли напрасныйСвечку засветить в день ясный,Чтобы солнышку помочьПрогонять угрюму ночь?Так уборы, пышность, мода,Слабы все перед тобой:Быв прекрасна, как природа,Ты мила сама собой.
15
Утешение Анюте. — В 1793 году Екатерина II разорвала дипломатические отношения с Францией, вследствие чего в Россию перестали поступать французские товары, и в том числе предметы роскоши. Эта тема шутливо обыгрывается в стихотворении.
16
Фидель — имя домашней собачки.
17
Флора сенска — французские духи.
1793
Ода
Уединение
Среди лесов, стремнин и гор,Где зверь один пустынный бродит,Где гордость нищих не находитИ роскоши неведом взор,Ужели я вдали от мира?Иль скрежет злобы, бедных стонИ здесь прервут мой сладкий сон?Вещай, моя любезна лира!Вдали — и шумный мир исчез,Исчезло с миром преступленье;Вдали — и здесь, в уединенье,Не вижу я кровавых слез.На трупах бледных вознесенна,Здесь слава мира не сидит,Вражда геенны не родит,Земля в крови не обагренна.Ни башней гордых высотаЛюдей надменья не вещает;Ни детских чувств их не прельщаетЗдесь мнима зданий красота.Знак слабости и адской злобы,Здесь стены сердцу не грозят,Здесь тьмами люди не скользятВ изрыты сладострастьем гробы.Там храмы как в огне горят,Сребром и златом отягченны;Верхи их, к облакам взнесенны,Венчанны молнией, блестят;У их подножья бедность стонет,Едва на камнях смея сесть;У хладных ног их кротость, честьВ своих слезах горючих тонет.Там роскошь, золотом блестя,Зовет гостей в свои палатыИ ставит им столы богаты,Изнеженным их вкусам льстя;Но в хрусталях своих бесценныхОна не вина раздает:В них пенится кровавый потНародов, ею разоренных.Там, вид приманчивых забавПриемля, мрачные порокиВлекут во пропасти глубоки,Сердца и души обуяв;Природа дремлет там без действа,Злосчастие рождает смех;Болезни там — плоды утех;Величие — плоды злодейства.Оставим людям их разврат;Пускай фортуну в храмах просятИ пусть гордятся тем, что носятВ очах блаженство, в сердце — ад.Где, где их счастья совершенство?За пышной их утехой вслед,Как гарпия, тоска ползет, —Завидно ль сердцу их блаженство?Гордясь златою чешуей,Когда змея при солнце вьется,От ней как луч приятный льетсяИ разных тысяча огней:Там синева блестит небесна,Багряность там зари видна,—И, кажется, горит она,Как в тучах радуга прелестна;Горит; но сей огонь — призра́к!Пылающа единым взглядом,Она обвита вечным хладом,В ней яд, ее одежда — мрак.Подобно и величье мираЕдиной внешностью манит:В нем угрызений желчь кипит,На нем блестит одна порфира.Но здесь на лоне тишины,Где все течет в природе стройно,Где сердце кротко и спокойноИ со страстями нет войны;Здесь мягкий луг и чисты водыЗамена злату и сребру;Здесь сам веселья я беруИз рук роскошныя природы.Быв близки к сердцу моему,Они мое блаженство множат;Ни в ком спокойства не тревожатИ слез не стоят никому.Здесь по следам, едва приметным,Природы чин я познаю,Иль бога моего поюПод дубом, миру равнолетным.Пою — и с именем творцаЯ зрю восторг в растенье диком;При имени его великомЯ в хладных камнях зрю сердца;По всей природе льется радость:Ключ резвится, играет лес,Верхи возносят до небесОдеты сосны в вечну младость.Недвижны ветры здесь стоятИ ждут пронесть в концы вселенной,Что дух поет мой восхищенный,Велик мой бог, велик — он свят!На лире перст мой ударяет.Он свят! — поют со мной леса,Он свят! — вещают небеса,Он свят! — гром в тучах повторяет.Гордитесь, храмы, вышинойИ пышной роскошью, народы;Я здесь в объятиях природыГоржусь любезной тишиной,Которую в развратном миреПрочь гоните от сердца выИ кою на брегах НевыНаш Росский Пиндар [18] пел на лире.Вдали от ваших гордых стен,Среди дубрав густых, тенистых,Среди ключей кристальных, чистых,В пустыне тихой я блажен.Не суетами развлекатьсяВ беседах я шумливых тщусь,Не ползать в низости учусь —Учусь природе удивляться.Здесь твердый и седой гранит,Не чувствуя ни стуж, ни лета,Являя страшну древность света,Бесчисленность столетий спит.Там ключ стремнины иссекаетИль роет основанья горИ, удивляя смертных взор,Труд тысячи веков являет.Там дуб, от листьев обнажен,По камням корни простирает —На холм облегшись, умирает,Косою времени сражен.Там горы в высотах эфираСкрывают верх от глаз моих —И, кажется, я вижу в нихСвидетелей рожденья мира.Но что за громы вдалеке?Не ад ли страшный там дымится?Не пламя ль тартара крутится,Подобно воющей реке?Война! — война течет кровава! [19] —Закон лежит повержен, мертв,Корысть алкает новых жертв,И новой крови жаждет слава!Сомкнитесь, горы, вкруг меня!Сплетитеся, леса дремучи!Завесой станьте, черны тучи,Чтоб злости их не видел я.Удары молнии опасны,В дубравах страшен мрак ночной,Ужасен зверя хищна вой —Но люди боле мне ужасны.
18
Росский Пиндар — М. В. Ломоносов.
19
Война! — война течет кровава! — По видимому, имеется в виду война с Польшей 1794 года.
1793–1795 (?)
На случай грозы в деревне
Начто над рощей сей тенистойТы завываешь, бурный ветр,И над зелеными лугамиТеснитесь, грозны тучи, вы?Кого во мраках, вихри люты,Вы устрашить хотите здесь?Чью грудь, громовые удары,Стремитесь здесь вы разразить?Ах, на кого ты воружаешьПрироду, гневно божество?Не соловей ли кроткий, нежныйПричина гнева твоего?Не пеночка ль невинной песньюТебя умела раздражить?Или невинная овечкаМогла нарушить твой закон,И воружить тебя перуномНа сердце робкое свое,На грудь, покрытую волною,Подобну снегу белизной,А мягкостью подобну пуху?Или смиренный селянин,В избыток чуждый работа́яИ оживляя грудь своюНехитростною сельской песнью,Мог возбудить твой страшный гнев?Открой мне, царь миров несчетных:Ужли для них навел ты тьмуИ повелел ударить громам,И воздух раздирать перунам,И вихрям дубы вырывать?Для них ли здесь природа стонет?А там, за полем вдалеке,А там, за белыми стенами,Изнеженная роскошь дремлет:Не громы слух ее мятут,Пред нею мусикийски хоры,Согласьем сердце щекотя,Поют порокам песни хвальныИ сладострастье в душу льют.А там гордец, надувшись грудью,Тебе мечтает равен бытьИ по земле едва ступает,Чтя недостойным ног своихХодить по той, кем он питаемИ от кого исшел на свет.А тамо, львиными когтямиКорыстолюбье воружась,Рыкая пламенем гееннским,Кричит: всё собственность моя!Моя земля, мои все воды,Огонь и самый воздух мой!Кричит! — и с алчностью объемлетДальнейшие края земли.Здесь гром — а там спокойно людиПорокам воздвигают трон;Здесь гром — а там они спокойноКурят пред ними фимиам, —И солнце ясно светит там,И не смущается природа,Нарушен видя свой закон!На них, на них, о боже вечный,Горами тучи ты надвинь,Рассыпь на них свои перуныИ под ногами дерзких силРазверзи пропасти земныеИ дно им ада покажи, —Чтоб там они узрели муки,Назначенные злобе их,Чтобы оттоль сразились стономПредместников своих во зле,И чтобы, кровью заливаясь,Им сердце в трепете рекло,Что жив злодеев страшный мститель.
1790–1800 (?)
ПРИМЕЧАНИЯ
Иван Андреевич Крылов (1760–1844) родился в семье бедного армейского офицера. Рано лишился отца. Служил чиновником в Твери и в Петербурге. Первые литературные опыты Крылова связаны с театром: комическая опера, комедии, трагедии. В 1789 году был издателем и почти единственным автором сатирического журнала «Почта духов». Вместе с А. И. Клушиным издает сатирические журналы «Зритель» (1792) и «С.-Петербургский Меркурий» (1793).
Лирика Крылова 90-х годов в жанровом отношении примыкает к сентиментальной поэзии этого времени (послания, пейзажная лирика). Однако по своему содержанию поэзия Крылова резко отличается от лирики карамзинистов демократическим обликом лирического героя, обилием бытовых деталей, шутливым, а подчас ироническим тоном повествования, доходящим в отдельных случаях до едкого, бичующего сарказма («На случай грозы в деревне»).
В 1809 году появляется первая книга басен Крылова, которая имела огромный успех и определила дальнейшее творчество поэта. С 1812 года и почти до самой смерти Крылов находился на службе в Петербургской Публичной библиотеке.
