Батюшка и другие портреты
Шрифт:
«Почему я отвлёкся? Ах, да-да, подрясник всему виной», – поморщился настоятель. Даже убедительные просьбы Ирины Петровны, казначея, регента и вообще, женщины изумительной во всех отношениях, скушать бутерброд с чёрной икрой, лично ею намазанный, не мог восстановить равновесия. Ирина Петровна, женщина, которая неведомым образом сочетала в себе и пышность, и изящество, форм была в храме человеком незаменимым. Упрашивала она уже минут пять – пришлось скушать, так требовала священническая этика. О.Дионисий мечтал написать книгу о священнической этике, надо же чтобы эти болтуны знали хоть что– то, но руки не доходили. Дела, всё дела. Милая улыбка, с которой Ирина Петровна сопровождала исчезавший во рту о.Дионисия бутерброд, почти что восстановила драгоценное внутреннее равновесие настоятеля, но тут мысль с короткого подрясника перескочила на другой неприятный предмет, точнее субъект, и о.Дионисий вспомнил иеромонаха Даниила. И лицо его изобразило страдание, как будто он съел нечто кислое, или его неожиданно схватила зубная боль. О.Дионисий прекрасно знал, что священник должен вести себя ровно, и лицо его не должно быть зеркалом эмоций, но не удержался. Воспоминание об о.Данииле было достаточным основанием для нарушения любых правил. О.Даниил подвизался в лавре в сане иеродиакона, когда о.Дионисий учился в академии. О.Дионисий не знал образовательного ценза о.Даниила, вероятно, тот не кончил даже семинарии, но для подобных людей образование не играло
Зато в лавре, у себя в келье, повесил плакат против экуменизма. Естественно, кому нужен такой уродец, вот и гоняли его с места на место. Разве он священник? Только народ, наш тёмный глупый народ, отсталый бывший советский народ, который владыкам разрывает рясы, когда те пытаются добраться до своей машины, двигаясь после службы через переполненный храм, только этот народ может носиться за этим «старцем» и ему подобными и спрашивать каких-то советов и ожидать какой-то мудрости. А что он посоветовать-то может? Двух слов не скажет, чтобы не повториться. Вот владыка Никифор мог произнести проповедь, не повторяя дважды одного и того же слова. Что толку, что он, Данилка, был и на Старом, и на Новом Афоне, – всё равно нигде не задержался, потому что нигде не может задержаться, и ничего не создал, потому что ничего создать не может. А разрушить сколько угодно. Народ же, как видит оборванца, так сразу: «Святой!» Ну, и что: жил он в какой-то хибаре на Афоне. Старец! А сейчас в какой-то конуре на Кавказе! Что же ему за его убогость пятикомнатную квартиру в новом доме дать? Что пользы от этих хибар – ты организуй народ и образуй его. Тут настроение о. Дионисия немного исправилось. Конечно, ему было тяжеловато, но ведь чего-то он всё же достиг. Из ничего воздвиг снова разрушенный храм. Сейчас уже расписывают, и о.Дионисий явно представил будущие росписи своего храма: без претензии, простые для восприятия. Один из умников назвал их картинками из «Закона Божия» Слободского. Ну, и пускай: завистников и критиков много, а делателей мало. Живо представил себе, как красиво смотрится храм ясным холодным осеним утром, таким, как сегодня. Иногда ему удаётся отказаться от машины, посылаемый за ним заботами старосты или Ирины Петровны. Правда, это случается довольно редко. Какое чудесное зрелище представляет собой его храм утром, когда не горят вывески около метро: «Игорный дом», «Интим», «Седьмой континент…» Взгляд так и устремляется между двумя зданиями и останавливается на золотой главке его храма. Значит, не зря он жил, не впустую трудился и положил столько сил. Если удалось восстановить хоть один храм, то жизнь прожита не зря. А этот Даниил только всем туманит мозги своими сказками на апокалиптические темы. И даже мнение самого Святейшего ничего для него не значит. Нет, достаточно одного взгляда, чтобы понять, что человек из себя представляет. Что может сделать карлик в коротком подряснике и худой обуви? Только умножать суеверия. О.Дионисий несколько раз собирал своих священнослужителей и объяснял, что подрясник должен закрывать половину каблука, то есть не доставать до пола 2-3 сантиметра. Вроде бы все поняли. Надо этих балованных юнцов вот как держать! О.Дионисий заметил, что его настроение ещё заметно улучшилось.
Он бросил взгляд в окно. Там бабки, перекусив за своей трапезой, принялись за уборку территории. Праздник – не праздник, а листья падают, и надо их собирать. Никитка и Сергей Михайлович залезли на деревья и стряхивали последние листья. Порядок есть порядок. Чтобы в жизни не случилось, дорожки зимой должны быть расчищены от снега, а осенью ни одного листочка не должно валяться на земле. Тогда мирские увидят, что есть церковь, что здесь нет безобразий, которые царствуют у них там, в миру, за оградой церкви. О.Дионисий так утешился, что незаметно для себя отхлебнул сразу половину из своей серебряной рюмки. Но никто не заметил этой оплошности.
О.Дионисий опять погрузился в воспоминания, на этот раз далёкие и радостные: опять вспомнилось, как он молился перед чудотворной иконой в отцовском храме, как плакал почти за каждой литургией. Потом увидел себя уже молодым, полным сил семинаристом в чёрном кителе. Каждый день он находил время, чтобы помолиться у мощей преподобного, пропуская через свое сердце каждое слово акафиста. Вспомнил погрустневшие глаза преподавателя после известия от любимого ученика о решении немедленно жениться и принять священный сан. Женитьба на Людмиле, дочери известного московского протоиерея, первые службы в соборе и много-много другого хорошего. Но, почему детство так далеко, почему нет уже тех слёз, хотя надо отметить, что глаза о.Дионисия увлажнялись почти на каждой литургии. Но о.Дионисий ощущал, что это только воспоминание о тех детских слёзах. Нет ощущения радости и какой-то лёгкости, как бы поддерживающей весь мир, а есть усталость и недовольство. «Наверное, так приходит мудрость», – решил он. Но почему-то и сам этому не поверил. Взгляд его поднялся от земли до купола храма, и глаза замерли загипнотизированные сиянием. Так переливалось золото купола. О.Дионисий долго не мог оторвать от него взгляда. Православные же бабки собирали листья на территории, потому что боялись огорчить своего настоятеля видом жёлтого листочка на ещё зеленеющей земле. Они собирали и ничего не думали. За плечами были долгие десятилетия неустанных трудов, а на плечах были болезни и непрекращающаяся нищета. Но они не думали о нищете и болезнях, потому что видели свет, для которого не надо задирать голову наверх. Они видели свет в конце туннеля. Самая старая из них, Вера Ивановна, которой было далеко за 80, умудрилась чудом сломать пополам давно негнущуюся спину и подхватить сморщенный листок. И если бы о.Дионисий был прозорливцем, то он уловил бы её простую и вроде бы несвоевременную мысль: «Всё пережили: и голод до войны, и голод после войны, и саму войну, и всё, что было потом, и это тоже переживём…»
Родиош
а
Идёт по улице человечек маленького роста. Круглое лицо и большие глаза выдают в этом человеке украинца. Он действительно украинец и неопределенного возраста. Хоть он совершенно не седой, но лет ему, видимо, уже немало. Глаза же его молоды. Тёмные красивые глаза живо смотрят на мир, и дорога его трудна, буквально везде его поджидают препятствия: то приходится поговорить с бабушкой, прогуливающей малыша, то нельзя не остановиться около молодого человека, моющего машину. Сейчас его внимание привлёк дворник, скалывающий лёд. Наш герой прекратил движение и начал с ним о чём-то увлечённо беседовать. Кажется, процесс скалывания льда его чрезвычайно интересует. Меховая шапка скрывает довольно большую лысину, которую окаймляет густая кайма темно-русых волос, причём, очевидно, подкрашенных. Кто же этот чудак? Учёный, профессор, художник, артист провинциального театра, преждевременно вынужденный уйти на пенсию? Но вот он, наконец, отставляет труженика мостовой, проходит ещё метров 20 и вопреки всем нашим предположениям поворачивает в церковные ворота.
Да, как ни удивительно, этот человек – священник. Мы привыкли к двум типам священников. Нас не удивляет, когда солидный батюшка немалых размеров выходит из машины. Впереди него движется соответствующий его положению животик. Движения его неторопливы, ботинки отражают окружающий мир с недостижимой для простых смертных ясностью, волосы его аккуратно причёсаны и не то, чтобы коротки, но и не длинны, борода его могла бы украшать лицо преуспевающего художника или писателя, но в данном случае она используется для создания имиджа православного священника. Или вот: худой, сутулый батюшка огромными шагами несётся куда-то. Волосы его собраны в достаточно длинный хвостик цветной резинкой, ботинки его никогда не общались с сапожной щёткой, да и, скорее всего, общаться не могут, потому что они сделаны из неведомого материала, не способного к какой-либо обработке. Сам батюшка представляет собой модель православного секонд-хенда. Всё, надетое на нём, отобрано сердобольными матушками у своих мужей и сыновей. Впрочем, мужская часть сочувствует батюшке и не сопротивляется реквизиции. Остановись, батюшка! Но остановить его невозможно: бесконечные требы, беседы, выступления не позволяют ему ни передохнуть, ни, тем более,выспаться.
Встретившийся же нам священник не относится ни к одному из приведённых типов. Видно, что времени у него достаточно много и он особенно никому не нужен, и в тоже время понятно, что он не принадлежит к руководящему звену. Стал бы он иначе пробираться к храму, минуя лужи или, ещё хуже, скользкие кусочки тротуара, всецело полагаясь на спасительную клюку.
Но что-то влечёт его в храм, хотя, очевидно, передвигаться ему достаточно сложно. Это последствия аварии, в которой ему пришлось побывать. и разнообразных травм, преследовавших о. Родиона в последнее время. Тут и переломы верхних и нижних конечностей – следствия падений на коварной московской мостовой, и травмы головы – результат хулиганских нападений. Но о. Родион не унывает, а в приподнятом настроении, что видно по многочисленным диалогам, происходящим во время вынужденных остановок, шагает в храм. Отцу Родиону совсем немало лет, как могло бы показаться, если принимать во внимание его активную жизненную позицию. Лет ему около 70.
А, может быть, вы ожидаете рассказа о батюшке, типичного для нашего времени? Незатейливого повествования о бывшем десантнике или грушнике, одевшем рясу и в случае необходимости раскидывающем толпы бандитов. Не дождётесь. Такие имиджи ищите в телевизоре или на страницах книг «а-ля ортодокс». Нет, батюшка ничем не примечателен, кроме того, что к 68 годам умудрился провести50 лет во священстве и из них лет 30 – среди высшего церковного начальства. Стрелять он вовсе не умеет, а сражаться умеет, наверное, только с мухами или осами, иногда к великому искушению проникающими в алтарь. Те же, кто насторожился и желает прочитать про генеральские или полковничьи погоны, спрятанные под рясой, тоже напрасно потратят время. Могу заверить вас, что Родиоша ни на кого не работал, а просто, как говорят православные… было искушение. Впрочем, история с его отставкой так в точности никому и неизвестна. Зато известно, что после нескольких лет скитания, в течение которых наш герой, видимо, был под запретом, и, говорят, даже ездил на Украину отстаивать православие от униатов, где его последние едва не убили, он снова появился в Москве и, вероятно, был прощён, потому что начал своё служение рядового священника в столичных храмах. Переход из одного храма в другой доставлял Родиоше весьма нехарактерные неприятности. Каждый раз его заставляли составлять анкету для патриархии, где следовало указать все его награды, а сделать этого он решительно не мог, потому что за те годы своего безмятежного служения он получил столько наград, что теперь никак не мог их перечислить. Церковные же чиновники считали, что Родиоша над ними издевается, не предоставляя необходимые сведения. Поклонники Родиоши говорили, что перечислить награды ему было бы совсем несложно потому, что он имел все награды, доступные священнику, но вот он никак не мог вспомнить, когда какая награда ему давалась. Тут, согласитесь, память надо иметь феноменальную.
Было ещё одно странное обстоятельство, омрачавшее жизнь Родиоши в последние годы, о котором мы уже, впрочем, говорили: это бесконечные травмы. Родиоша стал, так сказать, травмоопасен. То он сломает ногу, то руку, то получит сотрясение мозга. И причины для этого были самые разные: то плохая работа дворника, то попросту хулиганы или неправильно понявшие Родиошу, сказавшего какое-то назидание.
Но ещё хуже было то, что не было у Родиоши не только друзей, но даже и просто не врагов. За время своих трудов при патриархах Родиоша сумел испортить отношения со всеми, и, кроме того, стать героем многочисленных легенд. Они были весьма разнообразны и передавались из уст в уста, но всегда сводились к одному: в них всегда фигурировали несметные богатства Родиоши. Почти все считали, что, работая в патриархии, он только и занимался тем, что наполнял житницы и путём, естественно, неправедным. Пожалуй, в это не верил только молодой священник о. Алексий, служивший с Родиошей в его последнем храме. Молодым людям без печального опыта свойственно идеализировать и видеть в человеке только хорошую сторону, значительно преувеличивая её. Молодой батюшка часто видел, как Родиоша совершал литургию, как часто он непритворно пускал слезу, что, впрочем, ум трезвый припишет излишней чувствительности священника. Настоятель не мог знать, что Родиоша очень любит служить, потому что по будням, когда это можно было хорошо разглядеть, в храме практически не бывал. О. Алексей как-то хотел сказать об этом настоятелю, но когда разговор зашёл о Родиоше, то он быстро понял, что делать это бессмысленно, настолько укоренился в сознании духовенства образ могучего дельца, свергнутого с пьедестала. А в случае подобного падения, что остаётся свидетелю?
Только порадоваться торжеству справедливости. Бессмысленно апеллировать к человеческой логике: зачем человеку, поклоняющемуся мамоне, служить по будням литургии в бедном храме? Если человек накопил несметные сокровища, то зачем он таскается ранним утром на службу, опираясь на клюку, которая является очень слабым средством безопасности на московских дорогах. Ведь московские тротуары славятся своим ледяным покрытием, достигающим в некоторых случаях самого совершенства. Это совершенство Родиоша неоднократно проверял своими, так сказать, мягкими местами, а и не только мягкими, но и достаточно твёрдыми, что заканчивалось обычно переломами. Да можно и не только упасть, но поскользнуться и попасть под колёса автобуса или иномарки с равнодушным к ценности человеческой жизни водителем. И тем не менее, старый священник проделывал часто этот трудный и опасный для него путь, по мнению большинства, из-за неуёмной алчности, по мнению о. Алексия, из-за любви к Божественной службе.