Базалетский бой
Шрифт:
Квливидзе учтиво поклонился и увел азнаурские дружины. Джавахишвили тут же вернулся в замок. «Пыл пылом, а шерсть шерстью!» – мудро изрек Качибадзе-старший. И больше ни один князь не соглашался выступить против Моурави. Это и еще начавшееся возмущение среди картлийцев: «Всюду посылают нас, оберегая кахетинцев!» – поколебало Теймураза, и он все благосклоннее прислушивался к заверениям Зураба, обещавшего привести в полную покорность Картли, если только он, царь Теймураз, осчастливит Кахети и вновь обоснуется в своем стольном городе Телави, а его, Зураба, оставит управителем Картли, – пока царь в Тбилиси, неудобно ему, Зурабу, действовать решительно. Необходимо торопиться,
Обо всем этом сообщил Саакадзе не кто иной, как Шадиман. Оказывается, несмотря на побоище, у него в Метехи остался невредимым один из немногих, мсахури-марабдинец, умеющий подслушивать даже через глухую стену. Далее Шадиман предлагал Саакадзе свои дружины: правда, в достаточном количестве он не мог уделить, хотя дело и общее, ибо каждый день сам ждет нападения шакала Зураба, но четыреста дружинников вышлет при первом требовании Моурави.
Вспоминая прошедшее, Саакадзе невольно улыбнулся: «У меня и у Шадимана оказалось общее дело! Что ж, Шадиман всегда был открытым противником, он не вторгался, как Зураб, в мою душу, не учился у меня воинскому искусству, не навязывался в друзья. А сейчас, Шадиман прав, дело у нас общее: ни ему, ни мне Теймураз не нужен, ибо для этого кахетинского царя Картли навсегда останется падчерицей. Если не удастся Шадиману вернуть царя Луарсаба, – а его наверно не вернуть, как не вернуть вчерашний день, – он должен ухватиться за имеретинского царевича, ибо утопающий хватается с одинаковой радостью и за бревно и за тростинку. А духовенство? Будет за Теймураза. Но если… обещать некоторым власть и умело натравить на кахетинских церковников?..»
Любезный его ответ Шадиману дышал искренним доброжелательством:
"Нет сомнения, дело у нас общее. Но, дорогой Шадиман, у меня также остался в Метехи верный человек, – сейчас тебе об этом можно сказать, и потому знаю о жаркой схватке князей с шакалом. Владетели наотрез отказались поддержать алчное желание Зураба разгромить Марабду, ибо ты, как они сказали царю, всю жизнь яростно боролся с Георгием Саакадзе за княжеские привилегии.
Теперь подумай, дорогой: узнав, что ты оказываешь мне помощь, не ринутся ли они на твой замок? Конечно, ринутся! Ибо им недешево обходится благородный порыв защищать чужой замок. Поверь мне, Шадиман, я лучше тебя изучил твоих князей и потому из дружбы к тебе, блистательному, никогда не воспользуюсь желанием мастера «ста забот» помочь «барсу» из Носте. Мое пожелание: дожить бы нам с тобою до возобновления нашей исконной борьбы, и тогда четыреста клинков марабдинцев да пригодятся тебе против азнауров!
Но если удастся найти настоящего царя, то, как не раз говорил: «от Никопсы до Дербента!» Вместе, князь, возвысим любезное нам обоим царство Картли…"
«Значит, с Шадиманом? Да! Пусть умчатся, как дым, колебания! Разве не я утверждал: если надо для народа – всем должен стать! На все решиться! Не щадить ни себя, ни близких, ни врагов! Рушить преграды! И… пусть прольется кровь. Она всегда будет литься, пока живет несправедливость».
Георгий вздрогнул, кто-то настойчиво повторял его имя: «Пьют за мое здоровье… Где? В замке могущественных князей!»
Стоя, Саакадзе высоко поднял чашу и искренне пожелал процветать духу витязей в юном поколении мужественной семьи Мухран-батони.
Праздничный обед кончился. Моурави обнял и трижды облобызал Кайхосро:
– Чадо мое, сколь ты любезен моему сердцу! Кайхосро Мухран-батони, и никто другой, оправдает мои чаяния.
– Моурави, ты не ошибся, ибо мое желание стать достойным твоей любви. – Кайхосро, помолчав, добавил: – Окажи нам честь, проверь мои приготовления к встрече с шакалами и лисицами.
Дневной пир закончился в саду. Молодежь танцевала на разостланном огромном ковре, похожем на голубое озеро, окаймленное зарослями роз.
Дато увлекся лекури так, словно приехал на свадьбу, а не на серьезную беседу. Не отставал и Гиви, захваченный веселостью и красотой княжон.
Пришли из деревень моподые и пожилые, пришли и старики. Дружинники показывали ловкость в борьбе и стрельбе из лука. Стройные девушки пели, танцевали и грызли преподнесенные им сладости. Разостлали добавочные ковры, выкатили бурдюки, на огромных подносах вынесли всевозможные яства, щедро угощая крестьян.
Наигрывая на гуда-ствири, седой старик пел сказ о льве и шакале.
Около Моурави, окруженного князьями, поставили золотой кувшин с вином, хранившимся в марани шестьдесят лет. Фрукты и сладости подали в ажурных серебряных вазах. Золоченые чаши, украшенные тонкой резьбой и старинными изречениями, отражали последние лучи уходящего солнца.
Задумчиво смотрел на игру лучей Саакадзе: «Может, и мое солнце сверкает последними лучами? Но откуда такое сомнение? Откуда? Разве не должно произойти решающее? Или мы, азнауры, победим Теймураза, или будем уничтожены. Да, другого выхода нет! С кахетинцами почти все картлийские князья, предводительствуемые шакалом из шакалов, и с ними тысячи тысяч дружинников…»
– …Тогда лев сказал, – продолжал сказ старик: – «Сколько не вой шакал – за львиный рык никто не примет…»
«Может, старик прав, – продолжает думать Саакадзе, – сколько Зураб ни воет, меня ему не победить!..»
– …Тогда шакал от злости дерево стал грызть. Лев засмеялся и такое бросил: «Шакал из шакалов, когда с моим дедом один твой предок так спорил, дерево от его зубов зашаталось. Только от злобы шакал не замечал…»
«Странно – старик, наверно, о Зурабе повествует». Саакадзе оглядел присутствующих: все, от князей до крестьян, с жадным любопытством смотрели на сказителя.
«Да, богат я родней: дочь моя – Мухран-батони; другая дочь – Эристави Ксанская, тоже могущественная фамилия; сестра – царица Картли; Тинатин, жена шаха Аббаса, – сестра Луарсаба, моего зятя, – значит, и шах Аббас родственник. И еще: жена моя Русудан – сестра шакала Зураба Эристави Арагвского. Зураб, зять мой, женат на дочери Теймураза Багратиони, следовательно, царь-строптивец тоже мой родственник!.. Не слишком ли много фруктов на одном дереве?»
– …как ни крепко стояло дерево, все же зашаталось. Один шакал от злобы не замечал. Лев в сторону прыгнул, и шакал тоже такое хотел, только поздно собрался: с шумом упало дерево, а под ним, с последним воем, распластался шакал и синий язык высунул.
Оторвав жемчужную пуговицу от ворота, Саакадзе протянул старику:
– Возьми, дед, на память о Георгии Саакадзе. Всегда рассказывай народу о льве и шакале.
На границе владений Самухрано раскинулась богатая деревня. Стародавнее название ее затерялось в потоке лет, и все мухранцы звали ее попросту Ламази – красавицей. Ламази, как и все владения Самухрано, была опоясана сторожевыми башнями и площадками. Холмистая, окруженная виноградниками, фруктовыми деревьями и цветниками, в которых утопали нарядные домики с резными балкончиками, Ламази восхищала взор и вызывала благородную зависть.