Беатриса в Венеции
Шрифт:
Принимать позы было такою насущною потребностью для Лоренцо, что он не забывал этого делать не только дома, но и повсюду, где бы он ни показывался: в своей гондоле он нарочно не устраивал каюты, чтобы все могли видеть его и наслаждаться этим зрелищем. Слабость его была известна всей Венеции, и все мальчишки на улицах во всякую минуту, по первому требованию, с удовольствием передразнивали все жесты, манеры и даже голос лорда Брешиа. В салоне Беатрисы Лоренцо чувствовал себя, как дома. Высокий золоченный стул заменял ему трон, под ноги ему ставили золоченую скамеечку, огромная комната позволяла ему свободно принимать какие угодно позы; он как раз был занят этим, когда в салон вошла Беатриса. Граф расстался с ней на лестнице, откуда он прямо прошел на галерею для музыкантов, чтобы слышать и видеть все, что происходит внизу в салоне; так приказала ему маркиза. Он не поверил ни одному слову, сказанному ею насчет пропуска, так как хорошо знал старика Лоренцо, ненавидевшего всех французов.
Беатриса вошла в салон поспешными шагами, как бы торопясь приветствовать своего гостя, и тот благосклонно взял обе руки, протянутые ему хозяйкой дома, и рыцарски нежно поцеловал их. Сначала они обменялись дружескими приветствиями, потом начали разговор, но так тихо, что Гастон потерял всякое терпение и чуть не сделал огромного промаха, но в ту же минуту маркиза, указав на вышедших из комнаты лакеев, объявила, что они теперь могут говорить громко, не стесняясь.
— Вы приехали прямо из дворца, Лоренцо? — спросила она.
— Да, прямо оттуда, — ответил он.
— В таком случае вы должны первый рассказать мне свои новости.
— Новостей немного. Я говорил целый час, но без всякого результата. Ответьте этому французу в таком же тоне, как он пишет, — говорил я. — Они выслушали меня с большим нетерпением. Мне кажется, что вообще настроение толпы очень изменилось за последнее время: меня даже многие вовсе не признают в публичных местах.
— О мой дорогой лорд!
— Да, да, я сознаю это. На площади собрались десять тысяч народу, и никто не признал меня. Никто не снял своей фуражки передо мной, решительно никто!
— Однако, до чего они дошли, Лоренцо, но вы, конечно после этого отрясли прах от ног своих?
— Нет, я не думал о себе, я в эту минуту думал о своей несчастной родине, об этом беспомощном сенате, который мне жалко до глубины души.
— Да, но все же...
Она остановилась, не договаривая и перелистывая нетерпеливо рукою какой-то альбом, лежавший на маленьком столике из слоновой кости, рядом с которым она стояла.
— Но все же, Беатриса?.. — повторил Лоренцо.
— Я хочу сказать, Лоренцо, что, если народ глух теперь к словам такого мудрого человека, как вы, то все же, может быть, и вы сами в этом отчасти виноваты. Оставим, однако, это. Скажите мне, ведь вы должны все же ответить что-нибудь Бонапарту?
— Да, мы ответим ему тоже угрозой, ответ должен быть дан не позже восьми часов, начиная от этого часа.
— Но ведь угрозы, милорд, страшны только тогда, когда сила на стороне угрожающего.
— По-моему, угрозы — признак мужества, и на это способны только великие и сильные духом люди.
— Значит, вы приготовились сопротивляться до последней капли крови?
— Вы не поняли меня, маркиза, ведь я же говорил вам, что на мои слова теперь никто не обращает внимания. Мое мнение теперь не принимается в расчет.
— Бедный Лоренцо, и вы миритесь с этим?
— Как я могу мириться или не мириться с этим, если моего мнения даже не спрашивают?
— Заставьте их слушать себя, Лоренцо!
— Можно заставить слушаться отдельную личность, Беатриса, но не целый народ, не могу же я взять Венецию за плечи и...
— Да, милорд, — спокойно сказала она, — возьмите ее за плечи, вот и все.
— И заставить ее преклонить колени перед Наполеоном, не так ли?
— Да, конечно, Лоренцо.
— Слушайте, Беатриса, вы говорите загадками, объясните мне ваши слова.
Она придвинула стул к стулу и обмакнула перо в чернильницу. Гастон наверху на галерее встал на колени, чтобы лучше расслышать каждое ее слово. Лоренцо тоже нагнулся немного вперед, с жадностью ловя каждый ее жест, каждое слово.
— Я решу вам эту загадку, Лоренцо. Начнем с Бонапарта. Чего, собственно, он требует?
— Он требует или вернуть к жизни мертвеца, или казнить живых, способствовавших этой смерти.
— А каков ваш ответ?
— Мой ответ, что мы не пророки, чтобы творить чудеса и воскрешать мертвых.
— Разве ответ этот уже послан, Лоренцо?
— Нет, но сегодня же еще он полетит на континент, а оттуда с быстротой молнии будет передан в Грац.
— Я умоляю вас, Лоренцо, задержите этот ответ, ведь он безумен.
Лоренцо хотел было сказать, что ответ этот продиктован им самим, но вовремя спохватился и ничего Не сказал. Беатриса, со своей стороны, слегка покраснела и старалась не смотреть на него. Она рисковала в эту минуту так много, что руки ее тряслись, и она не могла быть спокойна, как всегда.
— Это — безумный ответ, — продолжала она, — и если бы в Венеции нашелся хоть один умный человек, он восстал бы против него. Так я думаю, по крайней мере, Лоренцо. Вы говорите, что только пророк может сотворить это чудо. У меня как раз есть такой пророк: он в этой комнате.
Лоренцо полуобернулся назад, чтобы посмотреть, нет ли действительно кого-нибудь в комнате, кроме них, но, убедившись, что никого нет, и увидев собственное отражение в зеркале, он почувствовал себя очень польщенным и милостиво улыбнулся.
— Этим человеком вы считаете меня, Беатриса? — спросил он.
— Да, этот человек — вы.
— Вы думаете, что я могу воскрешать мертвых?
— Нет, не то, вы только можете доказать, что мертвый — жив.
— Говорите яснее, Беатриса. Я слушаю вас, но не понимаю.
— В таком случае буду говорить яснее. Гастон де Жоаез умер — вы уверены в этом?
— Я боюсь, что это действительно так.
— А между тем, если бы Гастон де Жоаез покинул вот этот дом с пропуском, подписанным вами, разве это не было бы ответом, требуемым Бонапартом?