Бэббит. Эроусмит
Шрифт:
Этих учителишек надо истреблять, как змей, — их и всех подобных слюнтяев! Американский делец — человек великодушный, иногда даже слишком, но одного он требует от всех учителей, лекторов и журналистов: хотят, чтобы мы им платили нашими честно заработанными деньгами, так пусть помогают нам внедрять деловую хватку, поддерживать тягу к рациональному накоплению! И раз уж зашла речь об этих болтунах, критиканах, циниках и пессимистах из университетской профессуры, так разрешите мне сказать, что в этом текущем году мы должны выполнить наш долг и добиваться увольнения этих ничтожеств с таким же усердием, с каким мы будем стараться продать как можно больше участков и скопить как можно больше доброй монеты.
И только тогда наши сыновья, наши дочери
Бэббита ждала многообещающая карьера признанного оратора. Он даже сумел развлечь всех мужчин в курительной клуба пресвитерианской церкви, что на Чэтем-роуд, рассказывая анекдоты с еврейским, китайским и ирландским акцентом.
Но ни в чем так не выразилась вся его сущность Выдающегося Гражданина, как в лекции «Голые факты о недвижимом имуществе», которую он прочел группе молодежи, изучающей методы торговли при зенитском клубе Христианской Ассоциации Молодых Людей.
«Адвокат-таймс» изложил лекцию с такой полнотой, что Верджил Гэнч заявил Бэббиту:
— Становишься самым признанным краснобаем в городе, а? Нельзя взять газету в руки, чтобы не прочесть, какой ты замечательный оратор. Наверно, это здорово пойдет на пользу твоим делам — отбою не будет от клиентов. Молодец! Продолжай в том же духе!
— Будет тебе! — слабо защищался Бэббит, но в душе он был обрадован таким признанием Гэнча, который и сам считался незаурядным оратором. И Бэббит удивлялся, как он мог, перед летними каникулами, сомневаться, что быть солидным гражданином — великое счастье.
Глава пятнадцатая
Но и на пути к величию и славе он иногда встречал обидные препятствия.
Известность не помогла Бэббитам продвинуться в те круги общества, где им полагалось бы вращаться. Им не предложили вступить в загородный клуб Тонаванда, их не приглашали на балы в Юнион. Бэббит с досадой уверял, что ему самому в высокой степени наплевать на всю эту светскую шушеру, но жене было бы приятно оказаться «среди присутствующих». Он с волнением ждал, когда же состоится ежегодный обед его товарищей по университетскому выпуску, — вечер самой пылкой фамильярности с такими столпами общества, как Чарльз Мак-Келви — миллионер-подрядчик, Макс Крюгер — банкир, Эрвин Тэйт — фабрикант станков и Адалберт Добсон — модный архитектор. Внешне он был с ними в таких же приятельских отношениях, как и в университете, при встрече они до сих пор звали его «Джорджи», повстречались они как-то уж очень редко, а к себе домой, на Ройял-ридж, на обеды (где дворецкий разливал шампанское), — они его никогда не звали.
Всю неделю до парадного обеда их выпуска Бэббит только и думал об этих людях: «Мне теперь ничто не мешает сойтись с ними поближе!»
Подобно всем чисто американским сборищам, дающим повод для душевных излияний, обед бывших студентов выпуска 1896 года был организован как нельзя лучше. Устроительный комитет все время бил в одну точку, как хорошая рекламная контора. Каждую неделю рассылались напоминания:
ШПИЛЬКА В БОК НОМЕР ТРИ
Слушай,
Обед был устроен в зале клуба Юнион. Помещался этот клуб в мрачном здании, перестроенном из трех претенциозных старинных домов, и хотя вестибюль напоминал погреб для хранения картошки, Бэббит, которому было доступно все великолепие Спортивного клуба, вошел сюда с трепетом. Он кивнул швейцару — престарелому важному негру в синей ливрее с золотыми пуговицами, и торжественно проследовал в зал, делая вид, что он — полноправный член клуба.
На обед собралось шестьдесят человек. Они растеклись по холлу, образуя островки и течения, толпились в лифте и в уголках уютного зала. Они старательно проявляли бурный восторг и сердечность. Друг другу они казались совершенно такими же, как в студенческие времена — зелеными юнцами, которые нацепили на себя усы, лысины, животики и нарисовали морщины просто ради развлечения, на один вечер. «Да ты ни капли не изменился!» — изумлялись они. Тем, кого они не узнавали, они говорили: «Да, да, старина, как приятно опять с тобой встретиться. А что ты — наверно, все тем же занимаешься?»
Кто-то все время пытался затянуть университетский гимн или веселую песню, но его никто не поддерживал, и он наконец умолк окончательно. И хотя все твердо решили вести себя демократично, группы образовались сами собой — те, кто был в смокингах, и те, кто пришел в пиджаках. Бэббит, в изысканнейшем смокинге, переходил от одной группы к другой. Несмотря на то, что он, почти не скрывая этого, старался втереться в высшее общество, он первым делом все же отыскал Поля Рислинга. Поль сидел в одиночестве, как всегда, тщательно одетый и молчаливый.
Поль со вздохом сказал:
— Не умею я как-то заниматься всей этой чепухой: пожимать руки, кричать: «Кого я вижу!»
— Брось, Полибус, встряхнись, будь компанейским парнем! Таких славных ребят свет не видал! Слушай, почему ты такой мрачный? В чем дело?
— Да все то же. Поссорились с Зиллой.
— Пустое! Пойдем в компанию, забудем все неприятности!
Он не отпускал Поля от себя, но все же старался пробраться туда, где от Чарльза Мак-Келви, как от огромной печки, шла теплота на его поклонников.
Чарльз Мак-Келви был героем и любимцем выпуска девяносто шестого года. Он был не только капитаном футбольной команды и лучшим гранатометчиком, но участвовал в дискуссиях и даже преуспевал в академических занятиях. Он сделал карьеру, став во главе строительной компании, когда-то принадлежавшей Додсвортам — знаменитой семье первых поселенцев Зенита. Теперь он строил административные здания, небоскребы и вокзалы узловых станций. Широкоплечий и широкогрудый, он сохранил подвижность. Глаза у него были насмешливые, и говорил он вкрадчиво и гладко, так что политиканы терялись, а репортеры настораживались, и в его присутствии самые ученые профессора, самые талантливые художники чувствовали себя какими-то неполноценными, неотесанными и немного жалкими. Но он умел быть очень обходительным, очень обязательным и щедрым, когда ему приходилось обрабатывать чиновников или нанимать шпиков для слежки за рабочими. Он держался настоящим феодалом: он был пэром новой, столь быстро выросшей американской аристократии, и выше него стояли только высокомерные «старинные» семьи. (Старинными семьями в Зените считались те, кто поселился в городе до 1840 года.) Мак-Келви забрал такую силу еще и потому, что был начисто лишен всякой совести и свободен как от пороков, так и от добродетелей старых пуританских времен.