Беда преследует меня
Шрифт:
— Вы знаете, иногда я склонна с вами согласиться. Есть что-то ужасно неприятное в их черной коже. И как этот верзила-самец посмотрел на меня, когда накладывал салат! Меня всю просто передернуло.
— Гектор Лэнд? — догадался Эрик. — Громила с перебитым носом?
— Да, он самый. Эти радикалы в Вашингтоне распинаются о социальной справедливости, и все это правильно и хорошо, но я не выношу сидеть за одним столом с черномазым. Чувствую себя замаранной.
— Но вы не отказываетесь есть пищу, которую они приготовили, — вставила Сью. — Наоборот, вам нравится такое положение вещей.
— Не знаю, о чем вы говорите.
— Я — еврейка, — сказала Сью. Ее глаза напоминали черные угольки. Голос звучал напряженно. Она была совершенно пьяна. — Поэтому у меня есть некоторое представление о том, что значит чувствовать себя негром. Если в других отношениях они равны, то я предпочитаю белым негров. Особенно если это не перевоспитанные белые с Юга.
— Прекрасно! — отрезала миссис Мерривелл. Слово с шипением вырвалось из ее рта. Она встала, держа в одной руке недоеденное блюдо, а в другой — бокал. — Вы сказали, что хотите поговорить со мной наедине, Джин. Пойдемте?
Хэлфорд неохотно поднялся, невнятно извинился и вошел во внутреннее помещение дома вслед за рассерженно постукивающей каблучками дамой.
— Этого оскорбления она никогда не простит, — сказал я Мэри. — Кто она такая?
— Секретарша у одного из начальников в Хикеме. Возможно, она один из источников Хэлфорда.
Худое лицо Эрика застыло, готовое выразить возмущение или отчаяние.
— Тебе не стоило так говорить, — обратился он к Сью. — Она растрезвонит всем в городе, что ты — поклонница негров.
— Мне наплевать, — отозвалась она высоким звонким голосом. — Может быть, так оно и есть.
Его лицо покраснело и пошло пятнами.
— Прости. Очень любопытно.
— Не пытайся унизить меня, воздействовать на мои чувства. Разве ты всегда держался только за белых госпожей? Пожалуйста, расскажите нам о своих любовных похождениях, джентльмены.
Она настолько опьянела, что Эрик решил не принимать ее всерьез.
— Ты взвинчена, моя девочка. Тебе не следует больше пить. Нельзя ли, ради Христа, поговорить о чем-нибудь отвлеченном и не переходить на личности?
— Мы разговаривали о любви, — подсказал я. — Нет ничего более отвлеченного, чем любовь. У всех она бывает, проявляется теми же симптомами, и все одинаково реагируют на эти симптомы.
— Ерунда, — отпарировала Мэри. — Любовь — это исключительно индивидуальное искусство. Очень многие вообще не способны ее испытать. По тому, что вы сказали, я могу заподозрить, будто вы — один из них.
— Из того, что вы сказали, следует, будто вас нет среди них.
В танцевальном зале заиграл оркестр. Сью заявила Эрику, что она хочет потанцевать. Они направились вместе неуверенной походкой, как будто знали друг друга очень хорошо. Она прижималась к его руке. Когда они вошли в дверь и оказались в пятне яркого света, он посмотрел на нее с озабоченной нежностью, которая отразилась даже в развороте плеч.
— Сью и Эрик — давние друзья, правда? — спросил я.
— Думаю, они дружат уже с год. Он отыскивает ее всегда, когда оказывается в порту. Она полюбила его.
— Странно, что он даже не упомянул о ней до приезда сюда.
— Нет, это не странно. Их отношения развиваются не очень складно. Эрик ведь женат?
— Да, я знаком с его женой. Она по нему сходит с ума. Думаю, он загнал себя в угол.
— Жалеть надо Сью. — Ее взгляд скользнул по моему лицу. — Вы женаты?
— Нет. Поэтому потанцевать со мной будет совершенно безопасно.
Оркестр был наспех собран из шести случайных музыкантов, но она танцевала так хорошо, что я почувствовал себя легко и свободно. Ее высокие каблуки почти уравняли нас, и я получил возможность изучить ее лицо. Это было лицо точно с картины Леонардо да Винчи, с крупными алыми губами и чувственным носом, высокими скулами и непостоянным цветом глаз, который менялся в зависимости от настроения, придавая их выражению удивительную глубину. У нее было шикарное тело, упругое, как китовый ус, а ноги — само совершенство. После двух танцев она сказала:
— Мне скоро надо уходить.
— Почему?
— В четверть десятого выхожу в эфир.
— Скажите, вы не та девушка, которая объявляет музыкальные номера на радио?
— Мы чередуемся с Сью. Вы нас слышали?
— Слышал последние несколько вечеров, когда мы входили в порт. Неудивительно, что у меня появилось чувство, будто знал вас раньше.
— Не пускайтесь в отвлеченные рассуждения. Я хотела бы знать, что вы думаете о наших программах.
— Мне они нравятся. Нравится также ваш голос. Странно, что я его не узнал.
— По радио голоса всегда звучат несколько иначе.
Опять заиграла музыка, и мы начали очередной танец. Я не видел Сью и Эрика в толпе танцующих.
— Никакой критики? — спросила Мэри.
— Да нет. Ну, маловато Эллингтона. Его не хватает на всех станциях. Слишком часто даете "Не держите меня в ограде". Я восхищаюсь как Кросби, так и Колем Портером, но я мог бы придумать и лучшее сочетание их талантов.
— Знаю, но масса людей любит именно такое сочетание. А лучшие вещи Эллингтона не так-то легко достать. Я разбила пластинку "Портрет Берта Уильямса" на прошлой неделе, села и заплакала.
— Ущипните меня поскорее. Девушкам моей мечты всегда нравился "Портрет Берта Уильямса".
— Вам не понравится, если я ущипну вас. Я щиплюсь очень больно. Так какой мечты?
— Моей мечты. Я люблю помечтать. И вот свершилось: мечта сбывается.
Она немного отстранилась и посмотрела мне в глаза:
— У вас это прозвучало красиво. Вы долго были в отъезде?
— Целый год. Мне показалось, что очень долго. Вот почему я размечтался.
— Не заставляйте меня чувствовать себя какой-то необходимой вещью. С тех пор как я приехала сюда, успела понять, что значит находиться в дефиците.