Беда
Шрифт:
Он сказал:
— Мне пора проведать Ханну.
Молчание.
— Извини, — сказал он.
— Все в порядке. Абсолютно.
— Я бы куда охотнее провел день с тобой. Поверь. — Она молчала, и он поспешил добавить: — Честное слово.
— Нормально.
— Послушай…
— Джона Стэм, последнее ваше заявление я не считаю искренним.
— Правда, я бы хотел…
Она поглядела на него сверху вниз:
— Так сделай это.
— Ив…
— Тебя же не посадят в тюрьму, если ты не явишься туда.
—
— Ты свободный человек.
— Знаю.
— Со свободной волей.
— Я знаю, Ив.
— Хорошо. Раз ты знаешь, ты свободен сам принимать решения.
И она села, прислонясь к толю, закинув голову и глядя на звезды.
Снова молчание — более затяжное.
Он сказал:
— Я не могу их бросить.
Она слабо кивнула.
— Я обещал Джорджу.
— Конечно, — сказала она. — Долг зовет.
— Оставь это.
— Я не шучу, Джона Стэм. Многое меня в тебе восхищает — в том числе и то, как ты исполняешь приказы.
— Я не исполняю…
— Даже если ты сам их себе отдаешь, — закончила она свою мысль.
— Ив. — Он с трудом сел, потом приподнялся, упираясь в крышу коленями, заглянул ей в лицо. — Перестань.
— Что перестать?
— Я пообещал им, что приеду.
— Значит, пообещал. Определись, Джона Стэм: либо ты пообещал, тогда нечего придумывать отмазки для меня, или не совсем пообещал, тогда нечего придумывать отмазки для самого себя. В любом случае хватит блеять, противно!
Он смотрел на нее, добиваясь, чтобы Ив встретилась с ним взглядом. Не дождался, поднялся, закружил вокруг нее.
— По-любому завтра одиннадцатое сентября.
— Я в курсе.
— Что ты предлагаешь? Одиннадцатого сентября праздник устраивать неуместно.
— Я не собираюсь вечеринку устраивать.
— Мне было бы не по себе.
— Джона Стэм, ты пытаешься меня уверить, что до конца жизни будешь соблюдать в этот день траур?
— Да, — сказал он и огорчился, когда услышал, как агрессивно это прозвучало.
— Даже Славное Поколение забыло о Перл-Харборе. Ты же не воображаешь, что они до сих пор одеваются в этот день в черное? Мера, Джона Стэм, во всем хороша мера.
— Господи, я всего лишь спросил, что ты планировала.
Вот теперь Ив заглянула ему в глаза:
— Так тебя это все-таки интересует?
— Конечно, интересует…
— Отлично.
— Нет! Погоди! Я все равно не смогу. Мне просто интересно, чем ты хотела заняться, но я не смогу.
— Тогда с какой стати я буду тебе рассказывать?
— Это секрет?
— Да. Да, Джона Стэм, это секрет.
— Почему?
— Потому что я делюсь с тобой своими планами, исходя из предположения, что ты в достаточной мере предан мне, а если ты…
— Ив!
— Если ты не можешь отказаться от встречи — от встречи, которая, как мы с тобой оба знаем, не принесет тебе ничего хорошего, разве что укрепит и без того преувеличенное чувство порядочности, — то я подожду делиться с тобой до тех пор, пока ты не будешь готов.
— Один-единственный день. Это же ничего не меняет.
— Вот именно, — сказала она.
Весь день она вновь и вновь спрашивала его: «Весело, правда?» — будто опасалась, как бы он не передумал и не уехал в Грейт-Нек. Джона успокаивал ее, обнимал, так что в глазах всех окружающих они, без сомнения, были парочкой.
На самом деле Джона волновался больше, чем его спутница, однако в хирургии научился скрывать тревогу. Ведь он дезертировал, не хватило мужества даже предупредить Джорджа звонком. Угощаясь вместе с Ив неторопливым завтраком в «Мадспоте», он то и дело нащупывал во внутреннем кармане мобильный, поглаживал его, словно уговаривая: «Только не звони».
К полудню он немного успокоился. Наверное, Джордж умнее, чем кажется, и давно уже понял, что Джона не будет навещать их из недели в неделю и до конца жизни. Понял, что молодому человеку пора строить нормальные отношения с нормальными женщинами. Они с Ханной собирались пожениться, но ведь не поженились же! Раньше он не прибегал к этой отговорке — она смахивала на поражение, к тому же придавала смысл настояниям его матери, — но в какой-то момент разум должен взять верх над самолюбием. Да и какое самолюбие в вечном воздержании? Он же не монах.
Не говоря уж о том, что, играя в эту игру, он развивает в Ханне болезненную зависимость. Он все время под рукой, баюкает ее, снабжает воспоминаниями, обслуживает — как же ей сделаться хоть немного самодостаточной? Это не кино, любовью ей здоровье не вернешь. Она больна, ей становится хуже, а лучше уже никогда не будет. Краткие ремиссии возможны, однако следом еще более глубокий провал, и, вечно торча у нее под рукой, — волосы зачесывая, чтобы казаться прежним, — он дает ей не любовь, но видимость любви, мыльный пузырь иллюзорных романтических поз, и этот пузырь лопнет, как только — и если — Ханна сумеет его проткнуть. Себя он обмануть не мог и вряд ли был настолько хорошим актером, чтобы обмануть Ханну, — в самом деле ему это удавалось? Подлинная отвага, сказал он себе, расплачиваясь по счету, в умении сказать «нет».
И не материнским настояниям он уступил, а повзрослел и решил для себя. Пока мать изо всех сил толкала его на новые свидания, Джона отчаянно сопротивлялся. Типичный младшенький, упертый, хотя и вежливый, по форме не столь агрессивный, как сестра, но только он и смел противиться родительскому натиску. На долю матери не выпадал тот опыт, который достался ему смолоду, и эту рано обретенную мудрость он предъявлял как обоснование своего права и долга не бросать Ханну.
И лишь в тот момент, когда Ив сажала его в вагон маршрута С, чтобы ехать на край города, забрезжила подлинная причина: он боялся. Ханна была ему нужна — едва ли не сильнее, чем он был нужен ей. Он цеплялся за Ханну, не представляя без нее своего будущего: он умел жить лишь ради кого-то.