Бедная Настя. Книга 2. Превратности любви
Шрифт:
— А я хотел другого, — в глазах Александра, кажется, блеснули слезы. — Поселиться где-нибудь в теплой Европе. Например, в Италии, в Падуе. Жить — просто, может быть, даже в гостинице. Жить с той, что для тебя всех милее, нянчить малышей, дышать волшебным италийским воздухом и вечерами смотреть с балкона на горы в лучах заходящего солнца. И ежедневно навещать капеллу с фресками Джотто, слушать ее тишину и наслаждаться вечностью и покоем!
— Ваше высочество, Александр Николаевич, позвольте помочь Вам однако спуститься с небесных вершин на нашу грешную землю.
—
— Знаете, в чем главная слабость мечтательства?
— В ее иллюзорности?
— Нет. Самое грустное зрелище — это мечта, ставшая явью. Сбывшаяся мечта — это крах надежды.
— А не это ли самое вы только что проделали со мной, когда раскрыли тайну моей прекрасной незнакомки?
— Мы не раскрывали тайны, мы пытались объяснить Вам, что Вы еще так мало знаете о своей невесте, и ваше будущее сулит Вам еще много сюрпризов.
— То есть, вы хотите сказать, что мне следует остановиться?
— Ни в коем случае. Просто перенаправьте ось вашего поиска. Перестаньте смотреть кругом и получше вглядитесь в то, что рядом.
— Вы меня совершенно запутали! Я говорю, что хочу дальше, а вы говорите — глубже.
— Вам, мой дорогой ученик, всегда не хватало усидчивости.
— Зато у меня хватает терпения выслушивать бесконечные нотации и нравоучения!
— Боюсь, Вы путаете эти сомнительные деяния с советами, которые даются Вам для Вашего же блага.
— Господи! Да почему же все знают, что такое благо для меня, кроме того единственного, кого это касается напрямую, кроме меня самого?! — Александр стал гневен, но как-то по-детски и очень мелодраматично.
— А для этого. Вам надо сделать не так уж много, — улыбнулся Жуковский. — Вам стоит лишь научиться управлять и стать тем, кому подчиняются.
— А я что делаю все это время? — растерялся Александр.
— Вы? Вы капризничаете. Да-да! Вы ведете себя, как самоуверенный и легкомысленный мальчишка. И вместо того, чтобы доказать свое право быть услышанным, устраиваете малоприятные сцены Их величествам и помыкаете бедной принцессой.
— Но я же исправился, — растерялся Александр.
— Неужели? — Жуковский эффектно выгнул дугой брови. — Вы были настолько упоены своим потрясением, что даже не соизволили хорошенько успокоить бедную Марию.
— Я извинился… — начал было цесаревич.
— А должны были предложить ей руку и сердце!
— Опять должны! Должен, должен… — Александр собрался произнести по этому поводу целую тираду, но по лицу Жуковского понял — его снова заносит. — Хорошо, хорошо. Я пойду к принцессе и скажу ей все, что должен. И что я там еще должен?
— Мне кажется, Вам стоило бы уже на ближайшем заседании Государственного совета заявить о себе как о будущем главе государства. Вы должны высказаться по столь важному вопросу, как денежная реформа.
— А я-то преклонялся перед вами за то, что вашей политикой как воспитателя было отсутствие политики в наших отношениях, — грустно пробормотал Александр, уступая настойчивости Жуковского. — Впрочем, что вы хотели мне сказать?
— Я хотел напомнить Вам, что на сегодня ситуация, как говорят шахматисты, патовая, равенство мнений, за и против совершенно равны. И только Ваше вмешательство может повлиять на расстановку сил.
— Да не лукавьте со мной, Василий Андреевич, к моему мнению никто не станет прислушиваться, — Александр обреченно махнул рукой.
— И все же Вам стоит попытаться…
— Стукнуть кулаком по столу, оказаться гласом вопиющего в пустыне?
— Вы должны попытаться стать государем. Хотя бы раз представьте себе, что от Вашего решения зависит судьба страны, и примите решение.
— Решения принимает отец!
— Так будьте же ему наследником, а не просто сыном!
Пока Александр думал, что еще ответить Жуковскому, явился его адъютант и сообщил, что пора ехать на заседание Государственного совета. Под выразительным взглядом своего воспитателя цесаревич кивнул выжидательно замершему графу Каверину и направился к выходу.
В обсуждение проекта Канкрина Александр решил вмешаться лишь тогда, когда председательствующий на заседании князь Илларион Васильевич Васильчиков попытался подытожить все мнения, представив их в сложившейся противоположности высказанных суждений.
— С одной стороны, — неторопливо произнес рассудительный Васильчиков, — очевидны мотивы, которые движут уважаемым Егором Францевичем, ибо финансовое положение России не может нас не настораживать. С другой — понятны и сомнения в том, что столь прекрасно изложенная теория может быть так же легко осуществима на практике.
Александр насторожился. Васильчиков, недавно произведенный в князи из графов за заслуги перед императором, был для Николая тем же, что и немец Лефорт для Петра Великого. Князь Васильчиков был единственным человеком при дворе, а быть может, и во всей России, кто мог в любое время и по любому поводу потревожить государя даже в его опочивальне. Именно он был его главной поддержкой и советником в памятные дни декабрьского восстания и советовал не рассуждать, а действовать, и притом жестко — разогнать бунтовщиков картечью. Васильчиков сопровождал государя в походе на Турцию, за что и получил впоследствии графский титул. И вот уже второй год он являлся Председателем Государственного совета. Александр знал — к его мнению император прислушивался с особым вниманием и почитал старого друга, как никого другого подле себя.
— Вы позволите мне краткую реплику? — спросил Александр, сидевший напротив государя. Николай кивнул. — В дни, предшествующие заседанию, я детально изучил документы, представленные в Правительство и Сенат достопочтимым Егором. Францевичем. И хотел бы на правах присутствующего высказать свое мнение по этому вопросу. Мне представляется, что осуществление реформы необходимо начать незамедлительно.
— Изложите ваши доводы, Ваше высочество, — попросил Васильчиков, прежде этого немым вопросом получив разрешение у императора на продолжение дискуссии. — Взгляд молодого, современного человека, наследника престола, быть может, окажется более прозорливым и прольет свет на реальные перспективы.