Бедность не порок
Шрифт:
Митя. Что говорить! Строгий человек-с.
Пелагея Егоровна. Любочка теперь в настоящей поре, надобно ее пристроить, а он одно ладит: нет ей ровни… нет да нет!… Ан вот есть!… А у него все нет… А каково же это материнскому-то сердцу!
Митя. Может быть, Гордей Карпыч хотят в Москве выдать Любовь Гордеевну.
Пелагея Егоровна. Кто его знает, что у него на уме. Смотрит зверем, ни словечка не скажет, точно я и не мать… да, право… ничего я ему сказать не смею; разве с кем поговоришь с посторонним про свое горе,
Митя. Приду-с.
Гуслин входит.
Те же и Гуслин.
Пелагея Егоровна. Вот и еще молодец! Приходи, Яшенька ужо к нам наверх с девушками песни попеть, ты ведь мастер, да гитару захвати.
Гуслин. Хорошо-с, это нам не в труд, а еще, можно сказать, в удовольствие-с.
Пелагея Егоровна. Ну, прощайте. Пойти соснуть полчасика.
Гуслин и Митя. Прощайте-с.
Пелагея Егоровна уходит; Митя садится к столу пригорюнившись;
Гуслин садится на кровать и берет гитару.
Митя и Яша Гуслин.
Гуслин. Что народу было на катанье!… И ваши были. Что ж ты не был?
Митя. Да что, Яша, обуяла меня тоска-кручина.
Гуслин. Что за тоска? Об чем тебе тужить-то?
Митя. Как же не тужить-то? Вдруг в голову взойдут такие мысли: что я такое за человек на свете есть? Теперь родительница у меня в старости и бедности находится, ее должен содержать, а чем? Жалованье маленькое, от Гордея Карпыча все обида да брань, да все бедностью попрекает, точно я виноват… а жалованья не прибавляет. Поискал бы другого места, да где его найдешь без знакомства-то. Да, признаться сказать, я к другому-то месту и не пойду.
Гуслин. Отчего же не пойдешь? Вот у Разлюляевых жить хорошо – люди богатые и добрые.
Митя. Нет, Яша, не рука! Уж буду все терпеть от Гордея Карпыча, бедствовать буду, а не пойду. Такая моя планида!
Гуслин. Отчего же так?
Митя (встает). Так, уж есть тому делу причина. Есть, Яша, у меня еще горе, да никто того горя не знает. Никому я про свое горе не сказывал.
Гуслин. Скажи мне.
Митя (махнув рукой). Зачем!
Гуслин. Да скажи, что за важность!
Митя. Говори не говори, ведь не поможешь!
Гуслин. А почем знать?
Митя (подходит к Гуслину). Никто мне не поможет. Пропала моя голова! Полюбилась мне больно Любовь Гордеевна.
Гуслин.
Митя. Да вот как-никак, а уж сделалось.
Гуслин. Лучше, Митя, из головы выкинь. Этому делу никогда не бывать, да и не рживаться.
Митя. Знамши я все это, не могу своего сердца сообразить. «Любить друга можно, нельзя позабыть!…» (Говорит с сильными жестами.) «Полюбил я красну девицу, пуще роду, пуще племени!… Злые люди не велят, велят бросить, перестать!»
Гуслин. Да и то надоть бросить. Вот Анна Ивановна мне и ровня: у ней пусто, у меня ничего, – да и то дяденька не велит жениться. А тебе и думать нечего. А то заберешь в голову, потом еще тяжельше будет.
Митя (декламирует).
Что на свете прежестоко?
–
Прежестока есть любовь!
(Ходит по комнате.) Яша, читал ты Кольцова? (Останавливается.)
Гуслин. Читал, а что?
Митя. Как он описывал все эти чувства!
Гуслин. В точности описывал.
Митя. Уж именно что в точности. (Ходит по комнате.) Яша!
Гуслин. Что?
Митя. Я сам песню сочинил.
Гуслин. Ты?
Митя. Да.
Гуслин. Давай голос подберем, да и будем петь.
Митя. Хорошо. На, вот. (Отдает ему бумагу.) А я попишу немного – дело есть: неравно Гордей Карпыч спросит. (Садится и пишет.)
Гуслин берет гитару и начинает подбирать голос;
Разлюляев входит с гармонией.
Те же и Разлюляев.
Разлюляев. Здравствуйте, братцы! (Наигрывает на гармонии и приплясывает.)
Гуслин. Эко дурак! На что это ты гармонию-то купил?
Разлюляев. Известно на что – играть. Вот так… (Играет.)
Гуслин. Ну уж, важная музыка… нечего сказать! Брось, говорят тебе.
Разлюляев. Что ж, не брошу разве!… Коли захочу, так и брошу… Вот важность! Денег что ли у нас нет? (Бьет себя по карману.) Звенят. У нас гулять – так гулять! (Бросает гармонию.)
Одна гора высока,А другая низка;Одна мила далека,А другая близко.Митя (ударяет Митю по плечу), а Митя! Что ты сидишь?