Бедный Авросимов
Шрифт:
– Отвори, дьявол!
– крикнул Авросимов и загрохотал в дверь кулаками. Никто не отзывался.
– Отвори, убью!..
– Вы на себя потяните, - сказал за спиною подпоручик.
Авросимов, как безумный, рванул дверь и вылетел в коридор. Жандармов не было. Он сбежал вниз, через сени, - на улицу, пробежал шагов двадцать и остановился.
"Господи, - подумал он, тяжело дыша.
– Как хорошо на воле-то! Да пусть они разорвутся все и провалятся со всеми своими бурями и завистью! Да пусть они сами чего хотят и как хотят! Пусть расплачиваются
Но постепенно свежее утро сделало свое дело, и сердце нашего героя забилось ровнее. Возвращаться в светелку не хотелось, да и сон отлетел прочь. Тогда он пошел по утреннему Брацлавлю, так, куда глаза глядят. Господи, как хорошо на воле-то!
Представьте себе, все мысли улетучились из его головы, и февральский ветерок гулял в ней, и детская улыбка дрожала на раскрытых устах.
Прошло довольно много времени, как его догнал унтер Кузьмин и, не глядя в глаза, отрапортовал, задыхаясь в казенном тулупе:
– Ваше благородие, извольте вертаться. Господин ротмистр кличут.
– Ротмистр?
– удивился Авросимов, возвращаясь на землю, где по-прежнему были дома, снег и заботы.
В светелке было тихо. На столе в миске румянились горячие пироги. Подпоручик крепко спал. Слепцов сидел у окна в раздумье. Он подмигнул Авросимову, словно приятелю, и улыбнулся.
– Наше с вами дело, господин Авросимов, в полном порядке. Я мальчика уговорил. Нынче ночью выроем и поскачем. Теперь у нас с вами все хорошо... Ух, я-то было перепугался!
".. Дуняша, оскорбитель твой вот он - рядом. Скажи, что делать с ним?.."
– Вы так радуетесь, будто получили наследство, - шепотом, не скрывая неприязни, сказал наш герой.
– Хотя, может, это и хорошо...
– Да ну вас, - засмеялся ротмистр, - всё вам не так, ей-богу...
И вот его молодая рука потянулась к пирогу, и длинные пальцы ловко ухватили румяный бок, погрузились в него, отломили...
– Подпрапорщик очень мил и все обещал сделать в лучшем виде. Но старший-то каков! Целую неделю водил за нос. То есть я вам скажу, что восхищен им... Теперь мы вот с вами ловим, караем - всё грязь, грязь - и этого не замечаем, а время пройдет, и мы не сможем не восхититься сим благородством. Ведь так, сударь?
– Нет, не так, - сказал Авросимов.
Слепцов воззрился на него с недоумением.
– Какой вы, однако, спорщик, - засмеялся он благодушно.
– А почему же вы со мной не согласны?
– А потому, - сказал Авросимов, - что вы службу несете, на вас надежда плоха...
Ротмистр засмеялся полыценно.
– Бутурлин в вас души не чает, - сказал он и снова ухватился за пироги. Вы, друг мой, загадка...
– Что он там, Фединька? Не испугался?
– вдруг спросил подпоручик, не открывая глаз.
– Хорош, хорош ваш братец, - радостно проговорил Слепцов.
– Он умница. Тотчас все понял. Про вас спрашивал. Я сказал, что у вас все будет хорошо, что вы человек благородный.
– Спасибо, - сказал Заикин и впервые улыбнулся.
– А уж вы, Николай Сергеевич, слово держите...
Так до самой полночи они забавлялись то душевными беседами, то сном, покуда не явился господин Поповский, как было уговорено, и ротмистр, распорядившись подпоручику и нашему герою оставаться и ждать, последовал за исправником на ночную свою охоту. Авросимов даже рад был сему обстоятельству, ибо до утра топтаться на холоду, даже ради государя, хоть и лестно, да зябко.
Не успели двери за ними захлопнуться, как подпоручик поворотился на бок и тотчас заснул. Авросимов начал было припоминать свое житье в деревне, да не заметил, как очутился в коридоре, уже вам знакомом. Английский пистолет в его руке был горяч. Кто-то опять призывал, однако так явственно, что можно было на сей раз почти разобрать слова. Звали на помощь. Наш герой торопился туда широкими прыжками, подобно льву в пустыне, и наконец увидел полуоткрытую крайнюю дверь, откуда и доносился зов. Но опять, как всегда, в ту самую минуту, как он собирался рвануть сию злополучную дверь, его разбудили...
Горела свеча, хотя за окнами вставал рассвет. Подпоручик стоял лицом к оконцу, неподвижный как изваяние. Ротмистр торопливо обертывал мешковиной грязный объемистый сверток. Его пальцы ловко подхватывали концы, вязали узлы, будто он всю жизнь только тем и занимался, что свертки упаковывал.
Господи, подумал наш герой, неужто ради этого грязного свертка столько страданий! Вот он лежит на столе, ворочается, словно молодой поросенок перед базаром, и ротмистр, лейб-гусар и адъютант генерала, гнется над ним с нетерпением, и в Петербурге все, все, от господина Боровкова до государя, ждут сей клад с еще большим нетерпением... И ради этого столько всего, столько горьких слов друг другу!
– Мы едем, - сказал Слепцов нашему герою.
– Поторопитесь.
И вдруг все существо Авросимова возмутилось при звуках этого голоса. Взъерошенный, с пухом, приставшим к волосам, еще не совсем покинувший тот злополучный коридор, Авросимов поднялся, ровно медведь из берлоги.
– Поспешайте, поспешайте, сударь, - сказал ротмистр, заканчивая упаковку.
– В кибитке отоспитесь. Ваш тяжкий труд, слава Богу, закончен.
– Я не заслужил ваших насмешек, - сказал Авросимов, сжимая кулачища и едва сдерживаясь, чтобы не броситься на дерзкого гусара.
Ротмистр даже не взглянул на него, а кликнул унтера и, когда тот появился, словно истукан застыв на пороге, подошел к подпоручику и тронул его за плечо:
– Простите, господин подпоручик, но боюсь, что пренебрежение инструкцией принесет мне много неприятностей. Я должен надеть на вас цепи...
В руках унтера Кузьмина звякнула цепь.
Едва слышный стон вырвался из груди нашего героя.
– Вот как?
– проговорил Заикин, бледный как смерть.
– Вот как?
Цепь снова зазвенела уже в руках у ротмистра, замок щелкнул. Все было кончено.