Беглецы из ниоткуда
Шрифт:
Однако разговор с Юрием пришлось бы, по необходимости, вести по общей сети, и если бы кто-то заинтересовался его содержанием, для него не составило бы труда перехватить передачу и оказаться таким образом в курсе – хотя бы в общих чертах – замыслов старого физика. Функ считал это крайне нежелательным. И не потому, что он так уж дорожил той славой, которая неизбежно должна была достаться человеку, вернувшему «Кита» в мир людей; хотя честолюбие отнюдь не было чуждым старому физику, но в этом случае оно стояло на втором плане, главным же являлось другое: после ознакомления с делами Хинда у Функа возникла если не уверенность, то, во всяком случае, понимание того, что вокруг истории с «Китом» страсти еще далеко не улеглись и наверняка имелось некоторое количество людей, заинтересованных не в том, чтобы потерянный корабль вдруг возник хотя бы в пределах устойчивой связи, а наоборот – в том, чтобы ни корабль и ни один человек из находившихся на его борту никогда не были бы найдены. Во всяком случае, в живых, но лучше – если никого не обнаружат даже и мертвым.
Понимая это, Функ был готов лично лететь в Тибет – хотя в его возрасте это представлялось затруднительным, а кроме того, было связано с неизбежной потерей времени, которое теперь являлось для физика наибольшей ценностью из всего, чем он в этой жизни обладал.
Но тут сама судьба пошла наконец ему навстречу.
Глава 7
Далеко, вне нашей системы координат
– Всеобъемлющий: место установлено. Канал информации блокирован каким-то незначительным телом. Проницатель уже находится там и намерен внимательно и подробно исследовать этот феномен. Сделав выводы, незамедлительно доложит.
– Все идет очень медленно. В системе два-пять-восемь уже начались неблагоприятные преобразования. Не получая внешней информации, материя самоорганизуется совсем по другой модели. Вы понимаете, чем это грозит?
– Решаюсь заверить, что понимаю. Всеобъемлющий, все меры будут приняты и, не сомневаюсь, наибыстрейшим образом.
– Надеюсь, что так.
Глава 8
Бытие
Приняв решение, Истомин круто повернулся и зашагал в направлении туристической палубы: иными словами – к жилым корпусам. Точнее – в сторону трапа, выводившего в верхнюю часть главной шахты корабля. Если бы он захотел навестить в первую очередь механизмы, пришлось бы идти к нижнему отрезку шахты, то есть в противоположном направлении.
Поравнявшись с лифтовым колодцем, Истомин на миг приостановился: искушение воспользоваться механическим транспортом было сильным. Но для этого пришлось бы звонить Рудику и просить его включить лифты: инженер по-прежнему исправно отключал на ночь механизмы, без которых можно было обойтись. Будить же его не хотелось: писатель был едва ли не единственным, кто знал, с какой затратой сил постоянно работал инженер, потому что в трюмном корпусе Рудик появлялся часто, а в жилом – практически никогда. Так что пришлось подниматься по винтообразному трапу внутри шахты.
Это едва не кончилось для него плохо.
Истомин уже почти добрался до катерной палубы, когда ощутил внезапное и сильное головокружение. И одновременно почувствовал, что ноги его отрываются от ступенек трапа. Не держись он крепко за поручень, он взлетел бы над трапом – чтобы в следующее мгновение сорваться вниз, в шахту: гравитация включилась так же неожиданно и самопроизвольно, как и выключилась. Но и сейчас, грохнувшись о ступеньки, он основательно ободрал колено и дальше поднимался, ощутимо прихрамывая.
В катерный эллинг ему было не попасть: механизмы доступа туда из шахты были настроены лишь на сенсорику членов экипажа, а универсальный ключ имелся только у Карского – даже тут, в неведомом пространстве, он сохранял свои преимущества высокого администратора Федерации, членом которой корабль то ли был теперь, то ли нет (поскольку Королевство о своем вступлении в Федерацию не объявляло – об этом никто даже не задумывался: слишком отвлеченным это представлялось. А говорить с детьми на эту тему означало бы – показать, что они официально признаны. А так – еще можно делать вид, что все происшедшее – всего лишь ребяческая забава, не более).
Оказавшись на лестничной площадке, на которой была единственная дверь, надежно запертая – та, что вела к катеру, – Истомин на всякий случай остановился, прислушиваясь: не донесется ли из эллинга какого-нибудь подозрительного звука?
Нет, все было тихо. Так что если кому-нибудь из обитателей мирка и пришла в голову сумасшедшая мысль покинуть корабль – хотя бы для того, чтобы облететь вокруг обетованной планеты, что подрастала (принято было думать, что подрастала, хотя и намного медленнее, чем хотелось бы) невдалеке, – то он так и не смог бы добраться ни до одного из действовавших выходов. Значит, тут опасности не было.
Дальше путь писателя лежал в жилой корпус, а точнее – в сад. В свое время люди любили гулять здесь; тут было пусть и приближенное, но все же подобие живой природы. Но когда стало ясно, что настоящих деревьев, кустов, ручейков с натуральной, а не восстановленной водой им вовек не увидеть, желание бывать здесь как-то быстро сошло на нет, и теперь сад уже не казался более живым, хотя на самом деле все, что росло в нем, было совершенно подлинным. Просто вместо былой радости он навевал теперь тоску – а наше восприятие всего на свете зависит в первую очередь от нашего настроения, а не от качества того, на что мы смотрим. И писатель прошел через сад быстро, испытывая какое-то внутреннее неудобство, сутулясь и опустив глаза; ему казалось, что деревья – тоже, кажется, тоскующие по настоящей жизни – с укоризной смотрят на него.
Поэтому он испытал подлинное облегчение, когда смог наконец спуститься ниже (такова была архитектура), чтобы попасть в палубу первого класса. Туда, где после ухода Истомина и эмиграции молодых жило девять человек. Сюда удалось войти беспрепятственно. Писатель отворил дверь с лестничной площадки, прошел коротким коридорчиком и оказался в салоне.
Он старался ступать потише, чтобы не разбудить спавших, за переборками, в каютах. Ковер в салоне за годы успел вытереться, его тоже давно уже собирались заменить. Но руки все не доходили. Да и немножко боязно было загружать синтезатор такой работой: коврик-то был не маленький. А синтезатор – податель жизни – хоть и сам себя содержал в порядке, но моложе от этого все-таки не становился. Так что в ковровом ворсе протопталась до самой основы дорожка, и по ночам идти по ней лучше было на цыпочках. Если не хочешь, конечно, как бы невзначай поднять всех на ноги.
Но этого Истомин ни в коем случае не хотел.
Однако вдруг у него возникло совершенно другое желание. Насколько не хотелось ему видеть все то, что росло в саду – потому, что сад был как бы подделкой под настоящую, всеобъемлющую и многогранную жизнь, – настолько сейчас не то чтобы захотелось – нет, просто потребовалось увидеть то пространство, в котором они находились вместе с кораблем, ту пустоту, что вмещала и корабль, и возникавшую неподалеку от него новую планету, и далекие галактики, и еще (подумалось Истомину вдруг) многое такое, о чем обитатели «Кита» до сих пор не получили никакого представления и даже не догадываются, быть может. Не зря же в приснившемся ему сюжете кто-то атаковал корабль извне. И, сам не понимая, верит ли он в приснившееся или нет, писатель тем не менее хотел увидеть это самое пространство собственными глазами – скорее всего чтобы успокоиться.