Бегство в мечту
Шрифт:
Туманов вошел в кабинет, поставил на старенькую плитку алюминиевый чайник и широко распахнул створки окна, впуская в сырой кабинет потоки душистого весеннего воздуха. Заварив в стакане крепкий чай, достал из сейфа документы, собранные по вчерашнему изнасилованию, и углубился в их изучение. За его спиной скрипнула дверь, и в кабинет вошел хмурый Клюшкин.
— Ну и физиономия у тебя, — оценил он вид Туманова. — Пьянствовал ночью?
— Не выспался, Иван Петрович, — Андрей допил остатки чая и попытался изобразить на лице бодрое выражение. — Вернулись вчера с Королевым поздно, ну а пока по дому, то да се…
— «То да се», — передразнил начальник. — Я не помню за последние два года случая, чтобы ты пришел на работу вовремя. Что самое
Андрей невольно улыбнулся. Два года назад, несмотря на невероятную загруженность по работе, он вновь попытался вернуться к доармейским рукописям, взяв себе за правило писать ночью хотя бы по три листа. Хроническое недосыпание сказывалось в причудливой форме: невзирая на будильники и орущее радио, он просыпался ровно за десять минут до начала работы, едва успевая привести себя в порядок и добежать до отдела. Поначалу Клюшкин пытался бороться с «этим разгильдяйством», заставляя Туманова дежурить каждый раз после опоздания, но после месяца каждодневных дежурств измотанный Туманов начал приходить позже на двадцать минут, и Клюшкин смирился, утешая себя: «Чем бы опер не страдал, лишь бы в главк не уходил». Об истинных причинах своих опозданий Туманов предпочитал не рассказывать, понимая, что его хобби вызовет у начальства опасные мысли о ненаписанных отчетах и докладах. Да и очень уж далекой и наивной казалась теперь старая мечта.
— Ты закончил материалы по делу Кротовой? — спросил Клюшкин.
— Совсем немного осталось. Дополню кое-какие детали да допишу пару-другую справок, чтоб следователям нечего было даже возразить. Будет сделано на совесть, Иван Петрович.
— Ты вот что… Выброси эти бумаги, — глухо сказал Клюшкин, глядя в сторону. — Придется все переработать.
Туманов удивленно поднял на него глаза. Обычно начальник угро «рвал» все препятствия в раскрытии, невзирая на чины и звания. Несколько раз, при ведении особо «скользких» дел, в которых фигурировали преступники «рангом повыше», он участвовал в деле сам, сознательно принимая ответственность на себя. До сих пор все обходилось благодаря его опыту и авторитету как в кабинетах чиновников, так и в преступном мире.
— Переделать, — повторил Клюшкин, видя удивление Туманова. — Опросишь их по-новому.
— Но…
— Никаких «но»! Потерпевшая отказалась от обвинения, у задержанных тоже изменились показания… Нет разницы в том, переопросишь ли ты их сейчас, или их показания будут изменены на суде… Только во втором случае порядочная доля дерьма достанется и тебе.
— Мы можем возбудить дело по факту. У нас есть доказательства — заключение медэкспертизы…
— Андрей, — спокойно сказал Клюшкин. — И ты, и я знаем, что в деле об изнасиловании самое важное — показания потерпевшей. Заключения врачей и даже клятвенные заверения преступников о том, что они изнасиловали ее в самой извращенной форме, тускнеют при показаниях потерпевшей о том, что все, что произошло, было с ее согласия и желания. А уж в каких это было «формах» — ее личное дело…
— Что-то здесь не то, — помотал головой Туманов. — Вы знаете, что я в течение одного дня могу сделать так, что и она вернется к своим первичным показаниям, и они припомнят то, что было на самом деле. Что там за «подводный камушек», а, Иван Петрович?
Клюшкин долго молчал, исподлобья оглядывая оперативника, словно раздумывая, стоит ли называть истинную причину, и все же сознался:
— Среди этих гопников есть сын одного из…
— Сапожников! — саданул кулаком по столу Туманов. — Так я и подозревал! Эта маленькая сволочь мне вчера рассказывала, что выйдет сухим из воды да еще и нам носы утрет… Я думал, что он однофамилец… Да какая разница, Иван Петрович? Что, мы будем выставлять себя дураками из-за этого…
— Переделать! — приказал Клюшкин. — Или даже лучше… Дай-ка его сюда.
Он забрал со стола протоколы и, засунув их в папку, направился к выходу. На пороге остановился.
— Ты пойми, Андрей, там не только Сапожников… Там такая буря «по верхам» прошлась, что… Мы с тобой хорошие, опытные оперативники, не карьеристы, но и давно уже не идеалисты. Прекрасно понимаем, что хорошо, а что плохо, но только у меня чуть-чуть больше опыта — «всего» на двадцать лет. Я уже такого здесь повидал… Я смело могу поставить свою голову против пустой пивной бутылки, что дела не будет, как мы ни цепляйся за него. «Любое действие рождает и противодействие, равное ему по силе и противоположное по направлению». В данном случае, чем больше ты будешь прилагать сил, чтобы посадить их, тем сильнее будешь получать оплеухи.
— Мне больше нравится теория относительности, — сквозь зубы сказал Туманов. — Если кувалдой врезать по помидору, то кувалде будет наплевать на противодействие помидора, даже если такое и было.
— Вот и не уподобляйся помидору, — заметил Клюшкин. — Мне больше нужны «кувалды», без всяких там теорем. Отделом из давленных помидоров я управлять не хочу, — и, обреченно махнув рукой, вышел.
Туманов долго смотрел на закрывшуюся за начальником дверь, не замечая, как хрустит в его пальцах медленно разламывающаяся авторучка. Когда она наконец треснула, Туманов с удивлением посмотрел на обломки и неожиданно с силой запустил их в стену, через весь кабинет. Подобная ситуация была не новой. Дела, которые вполне можно было раскрыть, зачастую оставались «глухарями» по десяткам причин: то доказательств, которых было вполне достаточно для любого здравомыслящего человека, почему-то не хватало для решения суда, то «неперспективность» дела, начинаемого как уголовное и уверенно сводимого преступниками, адвокатами и следователями к административному, то «передумавшие» заявители и многое, многое другое. К счастью, дела столь «яркие», как это, были редки…
В кабинет вошел пригибающийся под тяжестью автомобильных колес Королев. Негромко матерясь себе под нос, свалил их в угол и, отыскав в стенном шкафу тряпку, принялся оттирать костюм от налипшей грязи.
— Слышал уже про результаты нашей работы? — спросил его Туманов. — Все впустую… А вот дали бы мне…
— По шапке, — закончил за него напарник. — И это в лучшем случае. Не разыгрывай из себя идиота. Обидно? Да. Дело рассыпалось? Да. Можешь ли ты довести его до конца? Нет. Если тебе хочется играть в комиссара Катани — играй, но учти, что здесь не Сицилия. Наша мафия малость покрепче будет. Потому что у них она с пистолетами, а у нас — с ручками да постановлениями… Хотя, и преступность нашу за рубежом «оценили«, признав, что наши бандиты — самые изобретательные, слаженные и жестокие… Это что получается? Мы — самые «крутые» полицейские в мире, раз сажаем «крутых» бандитов без всякого «крутого» закона?
— Мы — самые «крутые» бандиты, которые ловят и сажают других «крутых» бандитов вопреки всяким законам, — горько усмехнулся Андрей. — Зачем тебе столько колес? Решил покупать автомашину по частям, или это теперь такой новый вид рассрочки?
— Прошелся по подвалам, — Королев оставил бесполезные попытки привести костюм в порядок и швырнул тряпку обратно в шкаф. — Всего три дома обошел на своей территории, и — целых четыре колеса. Два — от одной машины и два — от другой. «Свежие» кражи. По КП только вчера зарегистрировали.
— Хочешь сделать засаду?
— Я и так знаю, кто это. Сегодня вечером схожу, «сниму». Ночь в «клетке» посидит, наутро допрошу и две кражи подниму. Дело на пару часов.
— Это мы можем, — согласился Туманов. — Наркоманов, мелких воришек и хулиганов, изредка — грабежи и разбои… А вот то, что называется «преступностью» — увы…
Королев пристально посмотрел на напарника.
— Дома что-то случилось? С чего это ты занудой стал? Как заправский журналист, над детскими истинами плачешь: «Правительство — плохое», «Милиция — коррумпированная», «Преступность — преступная»… Ты чего?