Бегущие по мирам
Шрифт:
Банан сдался первым. В промежутке между двумя Макаровыми бросками он с недовольным писком соскользнул с ветки, промелькнул между листьями и, совершив немыслимый кульбит, вонзился в землю узким концом. Утолщение, оказавшееся вверху, чмокнуло и приоткрылось. Трудно было сказать, что отверзлось перед Макаром, глаз или рот. Что бы это ни было, выражение оно имело самое недовольное. Желтое туловище почмокало губами – или, может быть, веками – и принялось энергично извиваться. Несколько движений – и все оно ушло в землю, только рыхлый холмик остался. А Макар остался стоять, глазея на кучку земли под ногами. Алёна хлопнула его по плечу:
– Ну что, добытчик, удрала твоя добыча? Нарвал бы лучше фруктов, что ли. Они хотя бы не уползут.
–
– Так я и нарвала, – с неожиданным дружелюбием откликнулась девица. – Во, гляди, какая дынька!
И предъявила нечто голубовато-зеленое, округлое, с выростами вроде юбочки.
– Это скорее патиссон. Только малость волосатый.
– Какая разница! Он висел, я сорвала. Пахнет вкусно, понюхай.
Макар наклонился к подозрительно спокойному плоду, принюхался.
– Ну не знаю. Приятно, но не едой. На духи похоже.
Алёна выразительно фыркнула:
– А ты чего хотел? Сала с чесноком?
– Ага... Стой!
Макар прижал ухо к шероховатому боку.
– Там внутри треск какой-то. Возня...
– Сам ты... Возишься и трещишь! Ну что там еще?
Алёна поднесла добычу к уху, и недовольное выражение сменилось озадаченным.
– Нож есть у тебя? – спросила она чуть дрогнувшим голосом, и Макар в который раз подивился ее решительности. – Доставай, посмотрим. Ой!
Плод, мирно лежавший у девушки в ладонях, вдруг подпрыгнул, будто понял, что ему грозит, и сам собой развалился на четвертинки. Были они мясистые, губчатые, а в середине открылось чашеобразной углубление, полное пыльцы. Оттуда, из пушистой шевелящейся массы, одна за другой стали выныривать полупрозрачные фигурки с мельтешащими за спиной крылышками. Крылышки были не бабочкины и не стрекозиные, больше всего они напоминали радужные крылья колибри, едва различимые из-за бешеной скорости взмахов. Трещали они до крайности раздраженно. Две, три... Еще две! Создания суматошно перемещались вверх-вниз над рыхлой сердцевиной плода. Наконец оттуда выплыла последняя, сонно потягиваясь. Остальные окружили ее, и вся стайка, напоследок пугнув сначала Алёну, а затем и Макара дружным броском в лицо, поднялась выше и стремительно унеслась в чащу.
Алёна прочистила горло.
– Не знала, что у фей такие короткие ноги...
– Что это было?
– Просто до смешного короткие. И еще, кажется, кривые.
– Нет, я имею в виду, что это было на самом деле, – допытывался Макар.
Алёна аккуратно опустила покинутый плод на землю. Разогнувшись, взяла Макара за руку и крепко стиснула. Лицо у нее стало белым, глаза дикими.
– Я это чуть не съела.
– Ты ведь не знала!
– Видишь ли, я собиралась это съесть.
Макар, не зная, что делать, неловко погладил ее по плечу. Плечо, шея, лицо, губы – все было совсем рядом, и некто решительный, лихой и самоуверенный, живший, оказывается, у Макара глубоко внутри, четко выдохнул: «Давай, целуй ее». Этот некто не чувствовал голода и не ведал страха. И был, конечно, прав. Но Макар совсем его не знал, а мама в раннем детстве научила его не разговаривать с незнакомцами. Поэтому вместо единственно правильного и такого естественного поступка он еще раз по-товарищески погладил Алёну по плечу и отступил. Теперь он вновь видел не линию щеки и губы, а все Алёнино лицо целиком – уже не белое, а почему-то красное до самых волос, с золотистыми бровями, недовольно сведенными.
– Черт опять чего-то добыл, – проговорила она, глядя мимо Макара в середину поляны.
Он обернулся. Их верный слуга и товарищ возбужденно скакал над порядочной грудой плодов всех форм и расцветок. Бестолковые хозяева, не глядя друг на друга, направились к месту пира.
– Молодец, – похвалила Алёна, усаживаясь в траву.
Обезьянья морда крылатого существа растянулась в улыбке, обнажившей полный ряд зубов. Зубов было много, все больше клыки. Макар невольно поежился.
– Не бойся, – бросила Алёна, будто прочитав его мысли. – Видишь, он хороший, кормит нас.
– Ага, вот откормит как следует и... Погляди, какие у него зубы.
– Какие?
– Плотоядные. Как он будет весь этот силос жрать?
Макар тем не менее сел и воззрился на гору подношений. Присмотрев самый безобидный с виду фрукт, он крепко схватил его и, помедлив самую малость, решительно откусил.
Дальнейшее живо возродило в памяти Макара раннее детство, когда он в первый и последний раз в жизни отведал бабушкино фирменное блюдо из острого перца, слегка разбавленного фаршем и баклажанами, которое та именовала мусахаем. Мусахай, помнится, обладал порабощающим душу ароматом и свойством прожигать насквозь танковую броню, сложенную вдвое. То, во что Макар вгрызся сейчас, благоухало не чесноком, а чем-то вроде ванили, но с легкостью могло бы вступить в те же реакции с танковой броней. Сначала Макар просто сидел, выкатив язык и глаза. Потом завыл и повалился в траву. Черт, будь он неладен, по-бабьи всплеснул лапищами, метнулся к пострадавшему... Вновь от него... Наконец сообразив, что надо делать, припал к земле посреди поляны. Сквозь потоки слез Макар различил, как он охлопывает землю ладонями, что-то бормоча. И вдруг из-под разошедшихся ладоней показался хрустальный росток родника. Вода растеклась лужицей, нащупала уклон и уверенно побежала сначала струйкой, потом ручейком. Макар подкатился к воде, зачерпнул горсть и метнул в опаленную пасть. Черт умильно наблюдал, как он пьет, отфыркиваясь, что твоя лошадь.
Когда Макар отвалился от ручья, зверь уже очистил надкушенный им плод и подал на ладони, преданно заглядывая в глаза. Макар предпочел бы не рисковать, но как было его обидеть? Под едкой коркой оказалась прохладная сладковатая мякоть, тающая во рту.
Полюбовавшись на жующего хозяина, черт, от греха подальше, начистил фруктов для обоих людей. Он давно подозревал, что эти уродливые создания, в сущности, несуразны и беспомощны. Теперешнее путешествие развеяло последние сомнения на этот счет. Обеспечив повелителей пищей, чертокрыл выбрал из лежащей отдельно грозди самый толстый и сочный стручок, стиснул его и отхватил добрую половину, невзирая на яростное трепыхание и визг. Отличная пища, отличный день! У чертокрыла было отменное настроение. Отменное, но странное. Не такое, как в обычные просто хорошие дни. Он никогда не бывал в этих краях, родился в неволе на ферме в столичном пригороде, но откуда-то знал, что движется верным курсом. И еще он знал, что скоро все изменится. Просто не понимал пока что и как, но будоражащий запах этой новой жизни уже вполз в ноздри и теперь впитывался в кровь, отчего она становилась горячей и быстрее неслась по жилам. Чертокрыл рвал скулящую мякоть, глотал ее большими кусками и чувствовал себя почти счастливым.
Нажравшись верещащих стручков, черт долго лакал воду. Отбежал к деревьям, встал, подбоченясь, выпятил живот и (Алёна отвернулась) потревожил тишину леса мощной струей. Потом вернулся к роднику и снова пил, уже не спеша, с расчетливой жадностью. Макар, успевший проделать все то же самое куда быстрее и неприметнее, надеялся, что теперь путь продолжится. Куда там! Чертяка уселся в тенечке, блаженно разбросав расслабленные крылья. Посидел, благодушно щурясь на поляну, залитую белым полуденным солнцем.
– Полетели, а? – попросил Макар, энергично тыча пальцем в сторону кибитки.
Черт зевнул, невзначай продемонстрировав впечатляющий зубной ряд, и начал клониться в траву, но, спохватившись, выпрямился и заворчал с неведомо кому обращенной укоризной. Протянул лапу к ручью. Ворчанье сменило тон, зажурчав лаской, и родник будто припал к земле, похудев вдвое. Вот уже не ручей, а тоненькая струйка воды змейкой скользила в траве. Тогда черт раскатисто рыгнул, свалился как подкошенный и тут же, с ходу, захрапел.