Бегущий за ветром
Шрифт:
– Поедешь со мной в Америку? Будешь жить со мной и моей женой.
Сохраб не ответил.
Ведь ему надо было выплакаться.
Целую неделю я не заговаривал про Америку, будто этот вопрос меня вовсе не интересовал. И вот в один прекрасный день мы с Сохрабом взяли такси и отправились на смотровую площадку Дамани-Ко, «край горы». Отсюда, со скалистого выступа на склоне одного из холмов Маргаллы, открывался прекрасный вид на Исламабад с его зелеными проспектами и белыми зданиями. Таксист сказал нам, что оттуда можно разглядеть президентский дворец,
48
Равалпинди – большой город на реке Лех, рядом с Исламабадом; пока строился Исламабад, являлся столицей Пакистана, сейчас он практически слился с Исламабадом.
Мы сели на скамеечку в тени эвкалипта, идеальное место для любителей пикников на природе. Был жаркий день, солнце стояло высоко, небо словно выцвело. На соседних лавках лакомились самсой и пакорой, слышалась знакомая мне индийская мелодия из какого-то старого фильма, по-моему, из «Пакизы». Ребятишки играли в мяч, заливисто смеялись, кричали. Вспомнилась крыса в кабинете директора детского дома в Карте-Се, и у меня вдруг дыхание перехватило.
Во что мои соотечественники превратили родную землю!
– Что с тобой? – спросил Сохраб.
– Ничего страшного, – улыбнулся я. – Уже прошло.
Мы расстелили на нагретом солнцем столе гостиничное полотенце и принялись играть в панджпар. Музыка не утихала, теперь мотивы шли все больше незнакомые.
– Смотри, – Сохраб картами указал на ястреба, кружившего в неохватном небе.
– Я и не знал, что в Исламабаде есть ястребы, – сказал я.
– И я не знал. – Мальчик не отрывал глаз от птицы. – А там, где ты живешь, они есть?
– В Сан-Франциско-то? Наверное. Только они как-то не попадались мне на глаза.
Я надеялся, он спросит еще о чем-нибудь. Но Сохраб перетасовал карты и сказал, что хочет есть. Пришлось достать из бумажного пакета кофту. Сам-то я питался исключительно протертыми бананами и апельсинами – с этой целью пришлось одолжить у госпожи Фаяз на неделю блендер. Чашка вместо тарелки, соломинка вместо ложки.
Сохраб подал мне салфетку и проследил, чтобы я хорошо вытер губы. Я благодарно улыбнулся, и он ответил мне улыбкой.
– Твой папа и я были братьями, – неожиданно вырвалось у меня. Тогда, у мечети, я почему-то не смог ему об этом сказать. Только тайнам между нами места теперь не было. – У нас был один отец.
Сохраб отложил лепешку.
– Папа никогда не говорил, что у него есть брат.
– Он и не знал.
– Почему?
– Ему не сказали. И мне никто ничего не сказал. Все выяснилось совсем недавно.
У Сохраба сделалось такое лицо, будто он видит меня впервые в жизни.
– А
– Я сам себе задавал этот вопрос. И ответ мне совсем не понравился. Скажем так: в глазах других мы не годились друг другу в братья.
– Потому что он был хазареец?
Я заставил себя посмотреть ему прямо в глаза.
– Да.
– А ваш отец одинаково любил тебя и папу? Озеро Карга. Мы пускаем камешки по воде, и плоский голыш Хасана рикошетит целых восемь раз. Баба хлопает Хасана по плечу.
Больничная палата, с лица Хасана сняли повязки, волнение и радость отца.
– Думаю, он любил нас одинаково, только каждого по-своему.
– Ему было стыдно за папу?
– Нет. Думаю, ему было стыдно за самого себя.
Мы уехали со смотровой площадки ближе к вечеру, разморенные зноем. Всю дорогу я чувствовал на себе взгляд Сохраба.
Возле магазина я попросил водителя остановиться и купить мне телефонные карты.
Когда стемнело, мы лежали на кроватях у себя в номере и смотрели телевизор. Два служителя Аллаха с седеющими бородами и в белых чалмах отвечали на звонки правоверных со всего света. Мусульманин из Финляндии по имени Аюб поинтересовался, попадет ли его сын в ад за то, что его штаны висят на бедрах слишком низко, даже трусы видны.
– Я однажды видел Сан-Франциско на картинке, – сообщил Сохраб.
– Правда?
– Там был красный мост и высокий дом с острой верхушкой.
– Тебе бы на улицы посмотреть, – сказал я.
– Они такие интересные?
Муллы на экране оживленно обсуждали тему.
– Они такие крутые, что, когда машина одолевает подъем, видишь только ее капот и небо.
– Страшно, наверное. – Сохраб повернулся спиной к телевизору.
– Только на первых порах. Быстро привыкаешь.
– А снег там идет?
– Нет. Зато тумана хоть отбавляй. Ты хорошо запомнил фото с красным мостом?
– Да.
– Иногда туман такой плотный, что моста совсем не видно. Из мглы торчат только две башни.
– Ух ты! – В его улыбке было удивление.
– Сохраб?
– Да?
– Ты подумал над тем, о чем я тебя спросил?
Улыбка исчезла у него с лица. Муллы в телевизоре пришли к выводу, что сын Аюба отправится прямиком в ад. А нечего таскать такие неприличные штаны.
– Я подумал, – выговорил Сохраб.
– И что?
– Мне страшно.
– Понятное дело, – ухватился я за соломинку. – Но ты быстро выучишь английский и привыкнешь…
– Я не об этом. Хотя… Только самое страшное другое…
– Что?
Сохраб сел на кровати и подтянул колени к подбородку.
– Что, если я тебе надоем? Что, если я не понравлюсь твоей жене?
Я сполз со своей койки и сел рядом с ним.
– Ты никогда не надоешь мне, Сохраб. Обещаю. Ты ведь мой племянник, помни. А Сорая-джан очень добрая. Поверь мне, мы будем любить тебя. Это я тоже обещаю.
Я взял его за руку. Сохраб поежился, но руку не отдернул.
– Я не хочу опять в приют, – тихо сказал он.