Белая церковь
Шрифт:
Разгоряченный зрелищем всеобщего сражения, Суворов, подобрав ружье с примкнутым штыком у умирающего солдатика, сам кинулся в бой.
Когда склады были окончательно отбиты и Суворов уже подумывал отправить курьера с донесением об одержанной победе, вдруг ему с чего-то почудилось, что во время боя среди трупов на какую-то долю секунды он заметил удивительно знакомое, красивое, успевшее стать родным юношеское лицо. Ему почему-то понадобилось тут же вспомнить и отыскать, непременно отыскать его. Да вот же он! На гигантской насыпи свежей глины, перевороченной
– Лекаря!
– Не надо, ваше сиятельство, - тихо прошептали посеревшие губы юноши. Я ведь уже на том свете, но бог сподобил меня увидеть, как следует сражаться в штыки... Благодарю вас...
– Улыбнувшись, добавил: - Погубил-таки начальник хора...
Юный Барятинский закрыл глаза и умолк. Такое было впечатление, что там, в этой груде свежей глины, туловища вовсе не было - просто голова лежала на насыпи и каким-то чудом, собравшись с силами, произнесла последние слова, без которых живые не могут покинуть мир живых...
"Господи, - подумал Суворов, - что за жуткая судьба командовать людьми в час их кончины..."
Крепость была уже взята, только одна двухэтажная казарма все еще отстреливалась, не сдавалась. Около двадцати пашей вместе с отрядом отборных янычар продержались до самого вечера, но русским удалось поджечь крышу, и вот они выходят, подняв руки. Ожесточение было столь велико, что солдаты кидались на них, едва те успевали появляться в дверях.
– Не трогать!
– сказал Суворов.
– Мы солдаты, а не разбойники! Мы воюем, а не убиваем.
Их было около четырехсот, пленных, весь командный состав, штаб Измаильской крепости, и среди них сераскир Айдозла, только накануне отвергнувший предложение Суворова о сдаче. Их нужно было немедленно переправить в Яссы. За их головы можно было купить любой мир, причем немедленно, но вдруг молодой казак завопил: "Коли нехристей!"
Их перебили до единого на глазах у потрясенного Суворова.
– Это нужно было предвидеть, - сказал печально Александр Васильевич. Бывают состояния, при которых воин выходит из повиновения, и это тяжелое зрелище...
Всю ночь, а потом еще один день и одну ночь очищали крепость от трупов. Турок сбрасывали прямо в Дунай, своих хоронили в братских могилах. После чего Суворов, бесконечно грустный, усталый, пошел пешком в городок, стоявший при крепости. По дороге ему попалась на глаза церквушка, наполовину снесенная прямым попаданием снаряда, так что один только алтарь выглядывал из руин. Пробравшись сквозь развалины, став на колени перед чудом уцелевшим алтариком, Суворов молился, клал поклоны, а Измаил тем временем дымился, гудел и ликовал.
В крепости вдруг обнаружили пашские конюшни, К моменту штурма в Измаильской крепости было около шестидесяти пашей, а главный атрибут пашского могущества - великолепный конь с золоченой сбруей. Всеобщее восхищение вызвал белоснежный скакун, принадлежавший самому сераскиру Айдозле. Бело-дымчатый красавец прямо завораживал. Длинное изящное тело, казалось, было создано больше для полета, чем для бега, а тонкие высокие ноги несли его легко, почти но касаясь земли.
Поначалу подвыпившие солдаты, чувствуя за собой некоторую вину, решили подарить жеребца Суворову, Они нашли своего командира там же, в полуразрушенной церквушке. Прервав ненадолго молитву, он поднялся, выслушал солдат, поблагодарил, но от подарка отказался, заявив, что на своей донской кобылке приехал в на ней же, даст бог, вернется.
Посоветовавшись, солдаты решили бросить жребий. Красавец конь достался рекрутику Полоцкого полка, впервые участвовавшему в деле, и тот юнец, окосев от привалившего счастья, тут же выменял лошадь на два ведра какого-то горячего пойла и тут же принялся угощать своих дружков с тем, однако, непременным условием, чтобы пить из ведра, раз, как говорится, жеребец угощает...
Потемкин пребывал в благостном ожидании получения рапорта о взятии Измаила. Было решено отпраздновать эту победу как никакую другую. Известно было, что поздно ночью Суворов прибыл в Яссы, и к утру следующею дня дворец Маврокордата готовился к встрече с легендарным героем. К сожалению, никто толком не знал, у кого Суворов остановился. Шел снежок, время было уже позднее, а его все не было.
Наконец около полудня из глухого переулка показалась длинная молдавская телега - каруца. Она так безбожно скрипела и грохотала по замерзшей, запорошенной снегом грязи, что половина города повысыпала на улицу. На передке старик молдаванин, управлявший своими клячами, почему-то норовил как можно ближе подъехать к дворцу Маврокордата. Каково было изумленно гостей светлейшего князя, когда из глубины этой самой каруцы показался сидевший на кучке полуобглоданных стеблей кукурузы герой Измаила.
Изумленный князь вышел ему навстречу. Выбравшись не без труда из этой допотопной телеги, Суворов подошел к фельдмаршалу и отрапортовал усталым и грустным голосом:
– Ваша светлость, Измаил взят.
Разведя свои огромные ручищи, Потемкин загрохотал:
– Друг мой сердечный, иди, я тебя расцелую...
Суворов стоял не двигаясь, и тогда светлейший сам сделал несколько шагов навстречу.
– Скажи, чем мне тебя наградить?
Получалось как-то так, что, отдав за Измаил несколько тысяч лучших своих воинов, Суворов теперь явился за наградой.
– А наградить меня вы никак не можете, - заартачился он вдруг.
– То есть почему не могу?
– Потому что взятие Измаила есть дело невозможное.
– Положим, так, но ты же свершил это невозможное дело! Почему же мне тебя в таком случае не наградить?
– Потому что за свершение дел невозможных наградить может один только бог.
Эта реплика стоила Суворову фельдмаршальского жезла, который он должен был получить за взятие Измаила и которого он, конечно же, не получил. Что поделаешь! Свобода человеческого духа иной раз запрашивает за вмиг рожденное хлесткое слово совершенно немыслимую цену, и тому, кто этой свободой дорожит, приходится платить.