Белая мель
Шрифт:
— Куда думаешь?
— Туда, где золото роют в горах...
— Не паясничай.
— Ты мудрый мужик, Соловей. Я подамся на модную теперь стройку БАМ. Сколько дашь денег? — посмотрел пытливо.
— Ты же знаешь, что наша касса теперь скудная.
— А все-таки?
— Рублей пятьсот.
— Спасибочки. Это еще по-божески. Нажми на ребят, пусть работают.
— Некому. Да и этот завал.
— А ты побольше хохми на улице. Обычно уличные пижоны на большие дела не лезут. Рожу многие знают. Глядишь, и никаких подозрений. Мне ли тебя
Тропину никогда не приходилось учить Соловья, наоборот, тот учил Тропина грабить, подделывать документы, на глазах перевоплощаться.
Познакомились они несколько лет назад на вечеринке. Слава Прутиков был звездой вечера. Он мучил гитару и, красивый, красиво пел в окружении девчонок:
Ах, был я и богом и чертом... Спрячь за высоким забором девчонку, Выкраду вместе с забором...А Тропин угрюмо пил в углу дивана и завидовал. Он всю жизнь завидовал удачливым людям.
Вечер кончился тем, что Прутиков увел Тропина. На ночной улице он остановил мотоциклиста, ссадил вежливо и, вручив гитару и пообещав к утру вернуть мотоцикл, посадил на заднее сиденье Тропина и умчал за город. Пьяный Тропин восхищался проделкой нового друга и преданно дышал ему в затылок.
Тем же летом они увели «Волгу» и удачно сплавили ее на юг. Аппетит разгорался.
— Тебе не пора перебраться из общежития в тихую гавань? — спросил Тропин, поглаживая механической бритвой щеку. — И здесь неплохо, да вход есть, а выхода нет.
— Рано, — сказал Прутиков-Соловей, поворачиваясь от шкафа с чистой рубашкой в руках. — Поселиться в поселке — вся улица на виду, в городском доме — у подъезда старухи до позднего вечера. Кто к кому пришел — все знают. А тут восемьсот человек, за всеми не усмотришь. И выход есть — окно.
— Брось! У меня еще крылышки не выросли.
— Карниз широкий, за углом труба.
— Усек. — Тропин посмотрел на себя в зеркало и закрыл бритву.
5
Вечером Тропин вышел от Прутикова и сразу же у общежития сел в автобус «Аэропорт».
«Сволочь! — думал он с Прутикове. — Еле выжал пять сотен. Темнит, что денег мало». Хотя сам знал, что и эти деньги общие. Свой же пай от инкассаторских он уже прокутил. «Ну не-ет, шалишь... Надо будет, еще расколешься».
Он вспомнил, как среди бела дня забрали выручку в кассе ресторана и с достоинством удалились. А через три минуты пришла настоящая инкассаторская машина. «У-у, что было-о! Молодец, Азиат! Знатно сработал! — хвалил он себя. — Ладно, уймись! Соловей продумал и все оформил! Хо! Ну, голова! Ему б министром! Ну и что! Тоже, невидаль! Думать одно — работать другое. Ты потеешь, а добычу забирает он. Потом выдает по кусочку. Спрут чертов! А-а!.. Выбираю любой рейс, — решил он. — Чита! Архангельск! Рига! Только не на юг. Жара там, и пять сотен — пустяк».
Он вошел в автобус, устроился на заднее сиденье, положил на колени желтый портфель и оглянулся, прислушался.
— ...Нравлюсь я им, слушай! И чё они ко мне льнут, а? — говорил пьяненький парень с золотым зубом. Когда сильно встряхивало, он очумело поднимал голову с чемодана, который держал на коленях, как гармошку. — А если еще подпоишь... У-у, чё они со мной делают...
— Тише, Коля, тише...
— А в городе, слушай, сухота. Вот у нас девки! У-у!
Рядом с Тропиным двое с папками:
— Я ему три часа — вы консерватор, вы не даете молодым заявить о себе. И мне же: а вы убедите меня, старого, потом рыпайтесь, а? Каково? Полуграмотный мужик. Говорят, он когда-то был конюхом...
Две дамы в белых кружевных кофточках впереди:
— Ой, Сима Игнатьевна! Как можно? Так и сказали ему?.. Ну, знаете, сейчас порядочные мужчины на вес золота. А он умный, обаятельный, человек. И знаете, декан — не гриб. Скоро не найдешь.... А вы слышали: это ужасное убийство? Говорят, двоих поймали, третьего ищут... Сегодня по телевизору сообщили его приметы... — Тропин выпрямился. — ...Невысок, плечист. Рус. Чуть кривой нос. И шрам на щеке. Глаза вроде серые...
Тропина обдало жаром, но никто на него не оглядывался.
«Продали, стервы! Ах, мать их, продали!»...
— ...Как я одну любил, слушай...
— ...Куда прешь, куда? Ноги отдавил, нах-хал...
Автобус обогнала машина, полная молоденьких милиционеров.
«Стоп. Там тебе, Тропин, нечего делать. Ах, продали, суки... На этой остановке выходить нельзя — кругом голо, проходная завода. А дальше, что дальше? Дальше — приговор приведен в исполнение. Пхе... На-ка, выкуси...»
Кому говорил так, он и сам не знал, а злился на людей. Неуловимо метался по огромной России, грабил, воровал. Почему? Когда началось это зло на людей у Тропина? Может быть, тогда, далеко, где-то в детстве? Бежит соседка:
— Василина, а Василина!.. Твой-то Артемий у сельсовета раздемши лежит в снегу...
Мать брала санки, Шурку, маленького, и шла на розыски мужа. Поднимала Артемия на санки, везла домой. Шурка брел следом. Артемий ерепенился. Сваливался с санок. Его поднимали, уговаривали. У своих ворот он начинал хохотать, трезво вставал на ноги и надменно орал на всю улицу: «Я — азиат! Мать вашу так, азиат я!» Драл рубаху на груди и бил жену. Шурка исходил слезами, дико кричал, лез в ноги, а его отпихивали...
А может быть, позднее, когда его, несмелого, колотили сверстники и он терпел. А потом вдруг одичал, и уже его боялись, а не он их.
Или тогда, когда он, мальчишка, стоял в кабинете начальника цеха и думал, что начальник с ним играет дурачка, и тоже старался делать виноватый вид: ругай, мол, ругай, — шарил веселыми отчаянными глазами по стенам кабинета, мял в руках рыжую мохнатую шапку. «Отлично! — думал мальчишка. — Вот графики — почитаем. Очень интересно. Простои мартеновских печей. Тоже интересно».