Белая ночь
Шрифт:
— А, может, я сама не хочу. Я просто рядом хочу быть. Мне они нравятся. Я бы и замуж за врача вышла… Но это я так… Врач не может быть злым, раз он выбрал такую профессию.
И не может быть тютей мягкотелым, потому что надо быть жестким в мелочах ради спасения целого. Отрезать ногу, а человека спасти.
Такие решения на себя брать. Мне нравится.
Ни одна профессия мужчине так не идет, как врач. Тут всегда есть место подвигу.
— Ты это серьезно? Ну, а космонавт там какой-нибудь? Летчик?
— Ну что летчик? Может, он хам трамвайный или еще какая-нибудь зараза. Летает себе в облаках. Есть летчик, нету летчика — мне все едино.
За что мне его любить?
— Знаешь, как это называется? Это называется — эффект переноса. Женщины всегда во врачей влюбляются. Просто врач по долгу профессии должен выслушивать твои жалобы, заглядывать тебе в глаза, спрашивать о самочувствии.
И все это очень похоже на модель поведения влюбленного в тебя человека. Эффект переноса профессии на личность. Мне вообще не нравится, когда говорят: люблю врачей, люблю пожарников, люблю французов. Сволочи повсюду есть.
Ты же вроде не глупая. Понимать должна.
— А мне все равно врачи нравятся. Не пожарники, прошу заметить. А врачи! Знаешь, почему? Сказать? Он тебя любит и делает тебе больно. Разве не здорово?
— Ты знаешь, а я об этом тоже читал. Только в другом месте… У Фрейда.
— А кто это?
— Ад так… Тоже, между прочим, врач. Только он бы тебе вряд ли понравился.
Он провожал ее до двери. И вечером перед домом всегда стояла серая «Волга» с серебряным оленем. И перед ним ей почему-то не хотелось хвастаться, что это ее машина.
— Марлен Андреевич изволили вернуться, сказала она со странной интонацией.
— А кто это? Марлен Андреевич?
— Отец мой. Два дня ночевал в больнице.
Шишка какая-то там у них в реанимации лежит. Ну ладно, я пошла.
— Давай.
И она уходила. Расставания давались им на удивление легко.
Мама приходила поздно, и на Женькины долгие прогулки внимания не обращала. Чаще всего не знала о них. А бывало, она звонила домой напомнить ему, чтобы пообедал, и не заставала.
Соседка стучала к нему в дверь, а потом отвечала Флоре, что Женечки вроде бы нет. Он потом говорил ей, что просто гулял. И ее это нисколько не удивляло. Он действительно любил ходить по городу один. И ходил лет с одиннадцати. Сначала они шагали с ним за ручку, и она приучила его к самым красивым маршрутам.
А потом, когда он подрос, она стала чувствовать, что иногда он просто хочет побыть один и о чем-то подумать.
Вечерние смены в Публичке она любила гораздо больше, чем утренние. А ведь столько лет приходилось работать только в утро, пока Женька ходил в детский садик и в младшие классы школы. Последние года два, когда сын стал вполне самостоятельным человеком, она оставалась в библиотеке до десяти.
Ужинать они садились в одиннадцать. Режим был не правильный, и Флору мучила совесть.
— Не надо было меня ждать. Поел бы без меня. И спать уже давно лег.
— Зачем мне так рано ложиться? Спать, вообще, можно по четыре часа в сутки. Или по пятнадцать минут каждый час.
Но в этот вечер он вдруг у нее спросил:
— Мама, ты не против, если я стану врачом?
— Женечка, — она даже растерялась. — Но для этого надо хорошо знать химию и физику. Медведева мне сказала, что у тебя тройки. Надо бы подтянуться.
— Это ничего, мама. Я выучу.
— Попробуй, конечно. Я тут тебе ничего посоветовать не могу. Потому что, знаешь, сынок, я врачей не люблю. Мне с ними не везло ужасно.
— Значит, я буду врачом и буду тебя лечить.
— Было бы хорошо, — с умилением глядя на Женьку, сказала растроганная Флора. — Только своих, говорят, лечить нельзя.
Настроение у него теперь преимущественно было прекрасным. Он вдруг ясно увидел перед собой конкретную цель. И оказалось, что это действительно здорово. Именно так, как говорила ему Альбина. «Где цель найти, достойную стараний?» — вспомнил он Ибсена. И сейчас ему казалось, что он нашел.
Вечером он решительно подошел к телефону, набрал Альбинин номер и попробовал говорить максимально низким голосом.
К телефону подошла Альбина.
— Марлена Андреевича, будьте добры, — сказал Женька как можно серьезнее.
— Одну минуту, — вежливо ответила она, не узнав его.
Разговор был недолгим. Марлен Андреевич был человеком очень конкретным.
— По работе я говорю на работе. Ад, младший медицинский персонал всегда в дефиците.
Зайдите ко мне в четыре на отделение.
Альбине он ничего рассказывать не стал. Сунул только ей в пальто записку, что сегодня его за углом не будет. Срочные дела.
Поехал на Выборгскую сторону сразу после шестого урока. В школьной форме и с портфелем. Паспорт свой он положил во внутренний карман еще вечером.
На отделение его не пустили. Хорошенькая медсестричка в белом крахмальном колпаке, надвинутом на ярчайшие голубые глаза, вежливо попросила его подождать за дверями на лестнице.
Через некоторое время она же вернулась за ним. Велела накинуть на плечи белый помятый халат и повела за собой. Резко запахло лекарствами. И этот запах перебил все остальное, что Женька боялся почувствовать. Коридор был торжественный и длинный. И Невский подумал, что для многих, кого провозят здесь на каталке, он становится последним в жизни путешествием. Что же видят тяжело больные в последний раз? И он закинул голову и посмотрел наверх. Сводчатые потолки и круглые, как чужие планеты, больничные лампы. Женька, как всегда, увлекся своими фантазиями. И поэтому неожиданно для себя оказался перед уже открытой дверью зав, отделением кардиологии Вихорева М. А.
Альбинин отец, монументальный мужчина с волевыми чертами не очень красивого лица, сидел за столом и очень быстро что-то писал.
— Здравствуйте, Марлен Андреевич! Это я звонил вам вчера домой. Я по поводу работы.
— Проходите. Садитесь, — не глядя, сказал Вихорев и продолжал заниматься своими делами.
Женька сел и почувствовал ужасное волнение, как будто пришел на прием к врачу и будет сейчас симулировать болезнь.
— Слушаю, — сказал Марлен Андреевич, не отрываясь от дела.