Белая собака
Шрифт:
В свой предыдущий приезд как раз у Ллойда Каценеленбогена я впервые встретил негра-антисемита. Это было сильно. Мой приятель Ллойд — непоколебимый либерал. Он понимает все. Понять значит простить. Передаю по памяти наш разговор:
Активист
Вы, евреи, захватили гетто в свои лапы. Вся недвижимость, все магазины — ваши. И ростовщики — тоже вы. Вы продаете нам свои паршивые товары на двадцать процентов дороже, чем в белых кварталах. Мы вам уши обрежем.
Каценеленбоген Возьмите еще цыпленка.
Активист (кладет себе цыпленка)
Я (по-французски)
Этот фрукт у меня уже поперек горла стоит.
Каценеленбоген (по-французски)
Ты не понимаешь. Мы двести лет их угнетали. Им нужно самоутвердиться. Так что молчи в тряпочку.
Активист
Безусловно, я говорю не о вас лично, я умею видеть разницу. Я знаю, что вы, Ллойд, не из таких.
Я
Вот именно, Ллойд, вы — «хороший» еврей.
Активист
Возьмите soul stations, знаменитые радиостанции, передающие «соул»… Почти все они принадлежат евреям.
Я
Вы антисемит?
Активист
Вы не американец, вам этого не понять.
Я
Ну а вы, вы чувствуете себя вполне американцем?
Каценеленбоген
Слушай, ты стал расистом?
Я
Впрочем, мысль о негре-антисемите кажется мне очень привлекательной: я рад отметить, что неграм, как и всем, нужны евреи.
Этот антисемитизм отчасти возник благодаря комедии арабизма и исламизма, которую ломают чернокожие экстремисты в поисках духовного обновления. Из них девяносто девять и девять десятых процента понятия не имеют о том, что арабские завоеватели жестоко убивали их предков, были разрушителями традиций и истинной африканской религии — анимизма. Не знают и о том, что арабы обращали негров в ислам, грозя им мечом, носящим то же имя, и при этом оскопляли самых слабых и продавали этот живой товар португальским, английским или американским работорговцам…
Было бы несправедливо и недостойно винить за это современных арабов и предъявлять им претензии за преступления предков, которые и не подозревали, что совершают преступления. Нелепо и ошибочно судить о прошлом с точки зрения современности. Но чтобы увидеть в исламе воскрешение африканского духа, нужно преодолеть как минимум несколько световых лет, и когда Малькольм X. пишет по поводу белых: «Как же я могу любить человека, который изнасиловал мою мать, убил отца, томил в неволе моих предков?» — то не это ли он делает, вручая себя Пророку?
— А как ваш пес? — спросил Сен-Робер.
— Что «мой пес»?
— Все такой же расист?
Я промолчал. Остальные ничего не знали. Сен-Робер рассказал им эту историю с таким соболезнующим видом, словно говорил о члене моей семьи, записавшемся в СС. Я уткнулся носом в тарелку и стал есть за четверых: так бывает всегда, когда я подавлен. Единственное, что может меня взбодрить, — это еда, Я никогда не пью, особенно после того, как во время войны, выпив виски в армейской столовой, я провалил задание.
Каценеленбоген не сказал ничего, но казался заинтересованным.
Он позвонил мне на следующий день:
— Можно, я к вам приеду?
Он не был ни моим агентом, ни агентом Джин, но авансы делал.
— Приезжайте, — сказал я. — Мне терять нечего.
Через двадцать минут он прикатил к нам на модели «тандерберд» с откидным верхом. Я усадил его и приготовил «Кровавую Мэри».
— Я к вам по поводу собаки. Я всю ночь о ней думал и уже поговорил с женой. Мне кажется, мы могли бы вам помочь.
— Да ну? Каким образом?
— Собака не может просидеть остаток жизни в клетке, а вы не можете сами о ней заботиться, вы слишком много путешествуете.
Я чувствовал, чем это пахнет. Будь я собакой, шерсть у меня встала бы дыбом.
Ллойд на минуту умолк. Он на редкость хорошо одет: голубой блейзер, золотые пуговицы, тончайшее белье…
— Я просто хотел предложить, не отдадите ли вы собаку нам? Мы с женой живем в Бель-Эйре одни, дом несколько на отшибе, и…
У него был такой искренний вид, он с такой готовностью предлагал нам свою помощь, и он был поверенным стольких хороших писателей, что имел бы все шансы провести меня, если бы мое нутро не было оснащено радарчиком, который немедленно начинает работать в присутствии гада.
Немалую часть преступлений в городах совершают негры, и после Уоттса люди, относящиеся к ним «с самыми добрыми чувствами», приняли меры предосторожности.
Если же в доме есть такая собака, как Батька, то стоит ей подать голос — и в душе каждого находящегося поблизости негра шевельнется атавистический страх. Это объясняет, почему в негритянских семьях так редко держат собак. Охота на беглых рабов — излюбленный вид спорта плантаторов.
Меня слегка подташнивало. Человек, который объявляет себя «прогрессистом» и верным сторонником чернокожих активистов, просит у меня Белую собаку, чтобы защитить свой домашний очаг…
— Мне очень жаль, приятель. Но я уже пообещал собаку мэру Йорти.
Каценеленбоген выглядел слегка раздосадованным, как человек, которого ужалила оса.
Я встал.
— Но если у Батьки будут белые щенки, обещаю, я вас не обойду.
Он двинулся к двери яростным шагом, который спокойным натурам заменяет словесную или иную грубость.
В ту ночь я почти не спал. Лежа в темноте, я думал о том, что Дон Кихот был суровым реалистом, под внешней знакомой бытовой банальностью умевшим различать безобразных драконов. А Санчо Панса был мечтательным романтиком, неисправимым фантазером, неспособным постичь реальность, подобно слепцу, тридцать лет верившему, что Сталин — мудрый «отец народов», радетель о счастье человечества, а двадцать миллионов убитых во время чисток — это «капиталистическая пропаганда».
Дон Кихот знал. С поразительной ясностью он видел от рождения данных нам демонов и гидр, при всяком удобном случае высовывающих гнусные рожи изо рва со змеями, который есть внутри каждого из нас.
Я зажег свет, взял автобиографию Кливера и тут же наткнулся на цитату из Лероя Джонса: «Come up, black dada, nihilismus. Rape the white girls. Rape their fathers. Cut the mother’s throat». «Поднимайся, черная лошадка, нигилизм. Насилуй белых девушек. ’ Насилуй их отцов. Режь глотки матерям».
Черт возьми.
Я встал с постели.
Мысли мои бесцельно блуждали в голове, как мой «олдсмобил», за рулем которого был я сам, в этом зыбком городе. Я ехал в Малибу, чтобы услышать своего брата, Океан. Но он молчал.
Он спал.
Я отправился на ранчо и вошел в клетку Пита-Удушителя, который приветливо свернулся в кольцо, а затем тут же сложился в треугольник.
Мы созерцали друг друга.
Этот питон так пристально смотрит на человека своими круглыми глазками, как будто никогда не видел ничего подобного.