Белая собака
Шрифт:
— Алабама — красивое место, — сказал я любезно.
На лице старика появилась одна из тех улыбок, от которых в комнате делается как будто светлее.
— Самое прекрасное, — сказал он.
— Но и Калифорния тоже ничего, — добавил я.
Он согласился:
— Здесь больше возможностей найти выгодную работу. Мой сын двадцать лет отслужил в полиции, а теперь хочет завести собственное дело: открыть питомник. Ему только сорок семь лет. Да, он служил в полиции. Я сам был шерифом…
Я улыбнулся:
— Семейная профессия.
— Да, еще мой отец тоже был deputy sheriff и… «Сейчас он
— Если ты отдашь им собаку, я уйду. Я улыбнулся еще шире.
— Заткнись, — сказал я с любезным видом. — Я просто валяю дурака.
Крюшен был в восторге:
— Так вы француз?
— Да, я родился в Вердене, его еще называют чудом Марны.
— Я был во Франции в семнадцатом году, — сказал он. — Добровольцем. «Мадлон» [12] , маршал Фош… Сколько лет прошло…
12
Патриотический гимн времен Первой мировой войны.
— Без штампов он обойтись не мог, старый козел, — сказала Джин.
Когда Джин говорит на французском сленге с американским акцентом, это надо слышать.
— Мне очень жаль, но пес уже не у меня. — Я сделал паузу. — Он прекрасно выдрессирован…
Но я совсем забыл, что для славного старичка все это в порядке вещей и ему не в чем себя упрекнуть. Мой едкий намек пропал втуне.
— Это полицейская собака, — объяснил он. — Одна из лучших. Мой сын сам ее дрессировал. В полиции он занимался выучкой собак. Он всегда любил животных; он и родителей ее дрессировал. Фидо — полицейская собака в третьем поколении. Достигнув восьми лет, собаки уходят на пенсию. Их хорошо разбирают. Мой сын выкупил своего любимца. Никто не стережет дом лучше него.
— Ага, а то… — Джин неожиданно выдала реплику из своего диалога с Бельмондо в фильме «На последнем дыхании».
Я перевел:
— Моя жена просит прощения, она ни слова не знает по-английски… Она спрашивает, не выпьете ли вы чего-нибудь.
— А как насчет ушей? — спросила Джин.
Это наша любимая фраза. Я обязан ею актеру Марио Давиду. Однажды я увидел его за столиком в буфете мадридского аэропорта и кинулся навстречу, весь сияя от радости. По дороге я опрокинул бутылку вина, попытался ее поймать, наступил на ногу официанту, неловко повернулся и заехал Марио локтем в глаз; в то время как я рассыпался в извинениях, у меня выпала золотая коронка и угодила в суп. Марио Давид посмотрел на меня с интересом и спросил: «А как насчет ушей, Ромен, вы ничего с ними не делаете?»
Я предложил гостю скотч.
— Нет, спасибо, в самом деле… Вы кому-то ее отдали?
— Да. Видите ли, поскольку никто не отозвался… Так получилось, что один мой знакомый очень подружился с этим псом.
— У вас есть его адрес?
Я изобразил нерешительность.
Тон шерифа стал сухим и официальным:
— Я прошу дать мне адрес вашего знакомого.
— Послушайте, — сказал я. — Я прошу вас подумать. Я сам был поражен тем, что между ним и вашей собакой возникла такая сильная безотчетная симпатия. Это, наверное,
Папаша Крюшен остолбенел. Его кадык резво подскочил кверху, а рот так и остался открытым, хотя улыбка испарилась, что придало его лицу выражение полного изумления.
В жизни каждой супружеской пары есть моменты, когда долгие годы совместной жизни дают о себе знать довольно неожиданным образом: один из супругов внезапно начинает говорить на языке другого. Ибо нижеследующее выражение, прозвучавшее с оттенком уважения и даже восхищения где-то в глубине комнаты, я в свое время подцепил в Иностранном легионе и еще ни разу в жизни не слышал из прелестных уст моей подруги.
— Не хило! — сказала Сиберг.
После такого поощрения меня понесло:
— Мой знакомый — молодой африканский студент, который получил грант на год стажировки в Университете Южной Калифорнии. Когда он увидел вашу собаку, это была, я вам скажу, дружба с первого взгляда… Да, как удар молнии. Цепляющиеся атомы, домните? Вы мне не поверите, но не было никакой возможности их разлучить…
Папаша Крюшен медленно приходил в себя. Не знаю, как далеко он ушел, но своим видом он напоминал здорового парня с крепкой челюстью, который не желает признавать нокдаун. Все задатки первопроходца. Такие, как он, строили Америку. Голос у него несколько осип:
— Ваш знакомый увез собаку в Африку?
— Да. Я даже оплатил билет. Я не хотел их разлучать. Я не мог поступить иначе.
Девочка захныкала, прижав кулачки к глазам.
— I want Fido. Хочу Фидо! — захныкала она тоненьким, надрывающим душу голоском.
Спешу заметить, что это не более чем фигура речи.
Ее слезы растрогали меня не больше, чем «Несчастья Софи» [13] растрогали бы Чингисхана.
— Бедный зайчик, — сказала Джин, и, поверьте, в ее голосе послышалась неподдельная жалость.
13
Речь идет о сентиментальной детской повести XIX в., принадлежащей перу г-жи Де Сегюр.
Сразу оговорюсь: я люблю детей, с тех самых пор, как у меня появился собственный ребенок. И если мое сердце не дрогнуло при виде двух очаровательных малышей, горько оплакивающих потерю любимой собаки, то исключительно из-за того, что, глядя на бравого шерифа, я спрашивал себя, почему средний возраст жителей гетто, избиваемых полицией во время расовых конфликтов, — от четырнадцати до восемнадцати лет.
Наступила мертвая тишина. Шериф начинал понимать. Мы вообще начинали понимать друг друга.
— Вы не имели права распоряжаться этим животным.
Я попытался сгладить происходящее:
— Послушайте, я напишу в Африку. Уверен, с вашей собакой обращаются по-королевски. Ей ни в чем не отказывают. В Африке двести миллионов негров, так что, сами понимаете…
Он поднялся. Его большие корявые руки легли на две белокурые головки, как бы защищая их. Он был образцовым дедом, этот мерзавец.
Но самое ужасное, что он вовсе не был мерзавцем. Он был честным человеком.
— Мы будем искать адвоката.