Белая волчица князя Меншикова
Шрифт:
Наконец-то, он вскинул на меня глаза. Странно, у Балтаджи синие глаза, такие яркие, что я вспомнила о небесах Бореи. Черные волосы, тонкая, изысканная какая-то борода, пронизанная серебристыми нитями, крупный, надменный нос и такой же лоб. Стройный, высокий и… бледнокожий. Не похож он на оттоманского визиря-то. Серый от походной пыли халат, белая чалма, серые стены шатра. Серый человек с синими глазами. Впечатляет.
Улыбка, он рискует подарить улыбку государыне врага. Улыбка, демонстрирующая белые, острые зубы – хищник.
Его голос звучит резко и нетерпеливо:
– Мы не звали в наши земли русского царя. Он сам пришел, он сам сделал свой выбор.
Умно сказано, Балтаджи. И главное – вполне справедливо, в этом-то я с тобой согласна. Впрочем, ныне мне суждено соглашаться на все, кроме рабства.
Он смотрит на мои ноги, чуть выделенные подолом широкого платья. Знаю, виновата, женщина, каюсь. У великих мужчин куда больше преимуществ в мире сем, нежели у красивых женщин. Я не могу взбрыкивать, мне нужен худой мир, но мир без позора.
Я ставлю пред ним тяжелый серебряный ларец. Открываю его. Визирь каменеет лицом. Такими мужчинами следует восхищаться, им не даны сомнения, они непременно покусятся на жертвоприношения с алтаря власти. Я – ныне тоже выступаю даром жертвенным. О да! Мне многое известно о мужчинах, а посему от восхищенья не осталось ничего. Уж простите.
Его пристальный взгляд мешает мне, у него очень уж странные, почти проницательные глаза, они похожи на сапфиры или же зерцало, в которое поневоле приходится глядеться.
– Ты жалеешь, что оказалась здесь, царица?
– Нет, – спонтанная полуложь. Полуправда. Сказать «да» означает признание неудачи. Время бежит нестерпимо медленно, а тишина из шатра так никуда и не уходит. Но хоть пушки не гремят – и то уже победа.
– Царь ныне подобен загнанному зверю, Балтаджи, он будет драться до последнего солдата. Ибо любит кровь. Я не хочу допустить сие кровопролитие. Ты любишь деньги, Балтаджи? Драгоценности?
Ему не нравится мой вопрос, он раздражен, раздосадован, нервно пожимает плечами.
– Думаю, да. Ибо они – власть. Ты разве не любишь власть?
– У меня не осталось времени на сию любовь, Балтаджи.
Я гляжу на него, он глядит на меня. Золотые глаза против глаз сапфировых. Какой цвет выиграет, какой проиграет? Тишина в шатре, тишина мертвая. Ему б хотелось оборвать ее, встать, подойти ко мне и поцеловать. Жадно. Не может. Ибо золотые глаза смотрят неотрывно в глаза сапфировые.
Балтаджи внезапно встряхивается, отводит взгляд и улыбается, являя вновь оскал испуганного тоскующего зверя.
– Твои вопросы пугают меня, царица.
Меня – тоже. На мгновенье я поворачиваюсь к нему спиной. Сапфиры буравят мою спину. Я должна решиться. Великие дела требуют ничтожества и грязи мыслей. Я оборачиваюсь к визирю лицом, ловлю жадный взгляд, подхожу вплотную.
– Я не хочу кровопролития, великий визирь.
Белые руки на его сером от походной пыли халате.
– Твои вопросы пугают меня, царица.
– Меня – тоже…
…На следующий день, июля месяца двенадцатого числа русский войска с приспущенными знаменами и барабанным боем в походном порядке выступили из лагеря и беспрепятственно скрылись в степи. Капитуляцию праздновали как сладчайшую из всех викторий.
Подле дворца их дожидался дознаватель Еремей Воинов, незнамо, как его по батюшке.
Он со значением кивнул головой, завидев брата с сестрой, и степенно, утицей, двинулся им навстречу.
– Ах, сударь вы мой, – начал он с прохладной приветливостью. – Рад, весьма рад-с, что вновь вижу вас. Я чаял нашей встречи.
– Вы ждали нас? – осторожно спросил Александр Александрович вместо приветствия.
– Причем давно-с, – подтвердил Воинов.
Его лицо оставалось невозмутимо, но юный князь все равно понял, что дознаватель сдерживается из последних сил. Так не сочувствовать же сему Еремею, по отцу себя не помнящему, из-за этого! Но и гневить тайноканцелярского дознавателя тоже не след. По крайней мере, до тех пор, пока они точно не будут знать, что тому от них надобно.
Сестра тем временем вошла в дом и замерла на месте, словно громом пораженная. Во дворце воцарился хаос.
– Боже мой, – прошептала Александра Александровна. – Что… что здесь произошло? Это кто ж здесь наколобродил?
Вопрос, на который не от кого ожидать ответа: слуги словно испарились в одночасье. Воинов внезапно очнулся от столбняка, грубо оттолкнул брата с сестрой в сторону и бросился по лестнице на второй этаж палат княжеских.
– Что здесь происходило? – повторила супруга Густава Бирона. На сей раз, вопрос был адресован Сашеньке, который способен был отреагировать лишь беспомощным пожатием плеч.
– Да не знаю я, – шепнул он. – Непонятно сие… Жилые покои пребывали в ужасном состоянии.
Вся мебель раскидана, большая часть ее порушена варварски. Одежда вся, до ниточки последней, изорвана и разбросана по полам паркетным. Даже картины сорваны со стен, изломаны рамы золоченые по-зверски.
Ни слова не произнося, Александра Александровна метнулась в спальные покои и вернулась с лицом окаменело-спокойным.
– Что, там – тоже? – испуганно спросил юный князь.
– Да, сударь мой брат.
Варвар, вторгшийся в их дом, разрушил все, что попалось ему под руку. Он даже выместил ярость на гобеленах бесценных. Словно раненый дикий зверь в дому метался…
– Анат, – прошептал Сашенька. – Это был Анат…
– Шутить изволите? – раздался за его спиной голос дознавателя Воинова.