Шрифт:
Туман был густ и бел, как сметана, и толстенным слоем покрывал озеро, которое схоронилось во впадине, окруженной темными обрывистыми скалистыми берегами, поросшими соснами, высокими и стройными, напоминающими копья многочисленной невидимой рати, охранявшей два белесых острова, округлые вершины которых, светлая и темная, виднелись одна ближе к южному берегу, вторая – к северному, причем первая казалась клоком тумана, осмелившимся подняться повыше. На восточном берегу, там, где из леса как бы вытекала тропинка, широкая и утоптанная, немного петляла по крутому склону и пряталась в тумане, чуть в стороне от нее и примерно посередине между лесом и озером стоял шалаш, крытый сеном, небольшой – двое с трудом поместятся, а перед ним догорал костерок, языки пламени едва возвышались
Топот копыт, звонкий и отчетливый, как бы рассекающий воздух, послышался в ложбине между холмами, что подступали к озеру с востока. Перевозчик оторвался от еды, прислушался, наклонив голову чуть ниже, потому что у земли звуки слышались громче. Глянув в котелок и определив, что успеет доесть до приезда всадника, неторопливо зачерпнул ложкой окуневую голову, обсосал ее, а кости бросил в костерок. Дохлебав остатки юшки, перевозчик попытался встать рывком, однако ноги разогнулись с сухим щелчком, напоминающим хруст валежника, а боль в пояснице заставила замереть в полусогнутом положении. Обождав немного, он потер рукой спину и колени, осторожно распрямился и, с трудом переставляя затекшие ноги, спустился к воде. Он долго скреб нутро котелка серой каменной крошкой, с удовольствием слушая скрежещущие звуки, пару раз прошелся и по закопченной внешней стороне, оставив на ней несколько тонких золотистых царапин. У воды топот слышался еще громче, создавалось впечатление, что скачут совсем рядом, по краю обрыва. Из-за тумана вода казалась мутной, но погруженный в нее на локоть котелок был виден отчетливо, даже царапины просматривались. Перевозчик сполоснул котелок, наполнил водой на две трети и понес к костерку, бесшумно ступая босыми ногами на пятна мха, чтобы не поскользнуться на влажных камнях.
Всадник прискакал к шалашу. Конь дышал надсадно, часто всхрапывая, и перебирал копытами, не в силах устоять на месте.
– Эй! – раздался хрипловатый мужской голос, затем прочистили горло и позвали звонче: – Перевозчик!
Судя по голосу, это был молодой мужчина, но когда перевозчик увидел лицо всадника, то подумал, что принадлежит оно его ровеснику: изможденное, с затравленными глазами, правая половина покрыта бурой коркой засохшей крови, которая стекла из большой рваной раны на коротко стриженной голове. Подтеки крови были и на шее, и на червчатой рубахе, распанаханной от ворота до подола. Порты на всаднике были темно-зеленые, однако ни ремня, ни обуви, как и седла на чалой – гнедой с седой гривой и хвостом – кобыле.
– Перевозчик! – вновь позвал всадник, наклонившись на лошади, чтобы заглянуть в шалаш.
Там было пусто, лежали две волчьи шкуры с клочковатой шерстью, видимо, с весеннего, недолинявшего зверя, да небольшой бочонок с медом и топор. Всадник с трудом выпрямился в седле и прикрыл рукой глаза, чтобы остановить головокружение.
– Чего кричишь? – сказал перевозчик, выступив из тумана.
Всадник испуганно вздрогнул и сильнее сдавил грязными пятками лошадиные бока, покрытые белесыми подтеками пены. Кобыла подалась чуть назад и всхрапнула коротко и устало, выпустив из угла рта тягучую нитку слюны. Раненый осторожно слез с лошади, поклонился в пояс, а разогнувшись, замер с закрытыми глазами и плотно сжатыми губами, пересиливая дурноту.
– Перевези, – открыв глаза, тихо попросил он. – Только заплатить нечем, – раненый выпустил из руки уздечку, – кобыла не моя.
Лошадь, косясь на людей черным глазом с покрасневшим белком, жадно пошевелила ноздрями и направилась к воде.
– В следующий раз заплатишь, – проходя мимо него со склоненной головой. – Кобылу выводи, а то запалишь.
– Мне срочно надо!
– Успеешь, погони не слышно, – сказал перевозчик и поднял голову.
Раненый хотел еще что-то сказать, но, увидев лицо перевозчика, запнулся и послушно взял лошадь за узду и повел от воды.
Перевозчик подкинул валежника в костер, повесил над огнем котелок и развел в нем зачерпнутую из бочонка, полную ложку меда, темно-коричневого, пахучего. Костер затрещал весело, лишь когда в него падали капли воды с котелка, недовольно шипел. Перевозчик сел на бревно, короткое и с прогибом посередине, будто продавленным ягодицами, протянул к пламени руки с красными, словно расплющенными пальцами. Он, казалось, не замечал раненого, который водил чалую кобылу, звонко цокающую подковами по камням, вдоль берега, стараясь держаться на одинаковом расстоянии от края леса и от кромки тумана.
Между холмами опять послышался стук копыт. Скакал целый отряд. Звуки то сливались в один, протяжный и тяжелый, то распадались на несколько менее грозных. Раненый, придерживая у горла края разорванной рубахи, подошел к костру и загнанно посмотрел на перевозчика. Тот недовольно поморщился, помешал ложкой воду в котелке, снял с огня и одним духом выпил половину.
– На, подкрепись, – предложил он раненому, который отрицательно махнул рукой и молвил тихо:
– Скоро здесь будут.
Перевозчик ухмыльнулся и в два захода допил воду с медом. Он бережно встал, стрельнув коленными суставами, снял тулуп и кинул в шалаш.
– Пойдем, – позвал он, направившись к воде.
Узкая лодка долбленка, шаткая и неповоротливая, глубоко осела под тяжестью двух человек, низкие борта всего на ладонь возвышались над водой. Иногда вода переплескивала через борта и стекала на дно лодки, покрытое ярко-зелеными водорослями, короткими, мягкими и скользкими. Раненый сидел в носу лодки, лицом к перевозчику, и, думая о чем-то муторном, черпал воду деревянным ковшиком, стараясь не содрать водоросли, и выплескивал за борт. Иногда он замирал и плотнее сжимал губы, сдерживая тошноту, и на левой щеке, покрытой бурой коркой, начинала дергаться жилка. Раненый погладил щеку мокрыми пальцами и розовые капли потекли на шею. Розовыми стали и подушечки пальцев. Раненый пополоскал их за бортом.
– Теплая, – тихо произнес он.
– Умылся бы, – посоветовал перевозчик, загребая веслом поочередно с левого и правого борта.
Раненый будто не слышал совет. Скребнул ковшиком по дну лодки, зачерпнув воду, выплеснул за борт, вновь зачерпнул, а полный тревоги взгляд был направлен на восточный берег, откуда доносился стук копыт, который становился все громче. Что можно там увидеть, в таком-то тумане, когда дальше руки с трудом что-либо разглядишь?!
Перевозчик положил весло поперек лодки на борта, гмыкнул недовольно, сделал пару гребков слева. Лодка медленно и бесшумно скользила по темной воде, пока не врезалась гулко в каменный берег острова, светлого, точно образованного из застывшего тумана.
Раненый выронил ковшик на дно лодки, вскочил, раскачав ее и чуть не перевернув, выпрыгнул на берег. Ноги его соскользнули, упал на левое колено.
– Не спеши, здесь тебя никто не тронет, – сказал перевозчик.
Раненый поднялся, сделал несколько шагов, скрывшись в тумане.
– Спасибо, век не забуду! – послышался его голос как бы из небытия.
– Еще и как забудешь, – пробурчал под нос перевозчик.
Он проплыл вдоль берега острова, остановился там, где к воде спускались вырубленные в скале ступеньки. Положив весло на борта, послушал стук копыт, определил, что еще не скоро доскачут до шалаша, перенес внимание на звуки, доносившиеся с острова. Они были громки и отчетливы, словно все происходило в двух шагах от перевозчика.