Беллона
Шрифт:
— А вы как полагаете, милорд?
Он вскинул голову;
— Вашему Величеству следует удалиться.
Я сам отвезу вас в Лондон и позабочусь о вашей безопасности.
О, да…
Нет…
Я улыбнулась в его нахмуренное лицо. Господи, как я устала! Я такая старая, я вижу и понимаю больше, чем они оба, вместе взятые.
— Милорды, подумайте. Никто из вас не в силах меня защитить. Моя единственная защита — любовь Англии и желание моих подданных, чтобы ими правила я, а не король Испанский. Если им предстоит сразиться с герцогом Пармским, швейцарцами
Эссекс напрягся, но по Робинову лицу я видела: для него это не неожиданность. Его улыбка лучилась нежностью и любовью.
— Коли так, мадам, позвольте проводить вас к войскам.
— Ив войска, — поправила я. — Я не допущу, чтобы хоть один человек пропустил редкое зрелище, приготовленное мною для всех!
Мы разъезжали между рядами взад-вперед, взад-вперед, чтобы повидать всех, до последнего солдата. В тесно сомкнутых боевых порядках никто не шевелился, весь Тилбери словно затаил дыхание. Наконец мы вернулись к помосту, от которого начали смотр. Я поворотила коня и начала говорить:
— Народ Англии…
Легкий ветерок с реки подхватил и унес прочь слова. Слишком тихо! О, Господи, укрепи, молю, дай мне силы, сейчас или никогда.
Я возвысила голос:
— Мой любящий народ!
При этих словах первые ряды смешались, словно волна прокатилась по людскому морю, строй за строем, как один человек, опускался на колени. Молоденький паренек в первом ряду рыдал, не таясь, и шептал вполголоса: «Господь да благословит Ваше Величество! Благословенно ваше прекрасное лицо!»
Сквозь слезы я продолжила:
— Мой любящий народ, нам сказали, чтобы мы, из страха перед изменой, не выходили к войскам. — Я бросила взгляд на Робина — тот улыбнулся грустно и нежно, кивнул. — Но клянусь вам, я не хотела бы жить, если б не верила в свой любящий и преданный народ! Пусть страшатся тираны! Я всегда вверяла себя Богу и моим верным подданным! Сейчас я с вами и полна решимости жить и умереть в бою, среди вас, за Бога и мое королевство, за мой народ, повергнуть свои честь и кровь пусть даже и во прах!
Я плакала вместе со всеми.
— Знаю, что плоть моя — плоть слабой и немощной женщины, но сердце мое и дух — дух и сердце короля, и короля Англии!
Теперь кровь бурлила в моих жилах, словно вино, я дерзко выкрикивала:
— Всем сердцем презираю герцога Пармского, короля Испанского и любого из европейских владык, кто решится вторгнуться в пределы нашего королевства! Сама возьмусь за оружие, сама буду вашим водителем и судьей, сама вознагражу каждый ваш подвиг на поле брани.
Вижу, что каждый уже заслужил награду, и, слово королевы, вы ее получите. Покуда же с вами будет мой наместник, и, клянусь, ни у одного из князей земных не было подданного достойнее и благороднее! Не сомневаюсь, что послушание ваше моему военачальнику и ваше мужество в бою принесут нам скорую победу над врагами Божьими, моего народа и моего королевства!
От
Эти слова утешали, нет, питали меня в последующие часы выматывающего ожидания. Высадился ли герцог Пармский? Или играет с нами в кошки-мышки? До темноты расхаживала я по склону холма и беззаботно болтала со своими военачальниками. Однако все время я не спускала глаз с далекого горизонта, с дороги к морю.
Серебристые ли летние сумерки тому виной или мои старые глаза меня подвели, но, когда он прискакал, я его не увидела. Только крики в окружающей войско толпе известили нас о его приближении. А вот и он, не простой курьер, а лазутчик из Кале, запыхавшийся от долгой скачки.
— Пармский не придет! Он раздумал высаживаться, распустил войско и отплывает в Испанию!
— Слава Богу! Благодарение Господу!
— И слава Ее Величеству! Господь да благословит королеву!
— Королева!
— Королева!
— Королева!
Ликующие крики толпы заглушил тихий голос, шептавший в самое ухо: «Я это сделала, я, Елизавета, королева Елизавета!»
В тот вечер мы ужинали в Робиновой палатке, ели поросенка и сочный ростбиф, при свете свечей то и дело поднимались бокалы с алым вином и звучали здравицы в мою честь — никогда я не была так счастлива, никогда в такой мере не чувствовала себя королевой.
Мы говорили себе, что угроза не миновала, напоминали друг другу, что в любую минуту можем услышать зловещий крик: «По коням! По коням! Испанцы идут!» Но сейчас мы не хотели верить в это.
Наши сердца праздновали победу, тешились ею, наслаждались до полного пресыщения. И если бы я могла хоть на секунду остановить ход времен, задержать вращение земного шара, замедлить землю на оси, я бы сделала это тогда — в ту ночь я коснулась, мы коснулись недвижного центра бытия…
— Положить вам еще, милорд?
С коротким «нет» Робин отмахнулся от слуги. Я взглянула на его тарелку — добрый кусок мяса почти не тронут.
— Вы не едите?
— Дражайшая миледи, предоставляю это вам и молодому поколению! — Он нежно улыбнулся Эссексу. — Я не голоден.
Я вдруг вспомнила:
— Вы ведь нездоровы? Вы получили лекарства, посланные мной?
— Получил, мадам, благодарю вас, они очень меня поддержали. — Он снова рассеянно потер бок. — Как только подтвердится наша победа, я думаю заглянуть к тому еврею, что вылечил Уолсингема от разлития желчи, — португальскому доктору Лопесу. А затем буду просить вашего дражайшего дозволения поехать на север к Бакстонским водам — они славились еще во времена римлян, надеюсь, помогут и мне.
— Осмелюсь заверить, вам недолго осталось ждать! — вставил разгоряченный вином юный Эссекс. — Бьюсь об заклад, доны бегут без оглядки! Герцог Пармский больше сюда не сунется! Победа за нами!