Шрифт:
Человек, о котором сложена легенда,
получает паспорт на бессмертие
(«Луна и грош», Сомерсет Моэм)
Глава 1
Отложив в сторону учебник по литературе, я распахнул наружу створку окна и впустил свежий воздух весны в комнату, слушая апрельскую капель и согреваясь в лучах солнца. Я безумно радовался, что скоро наступят каникулы, а учиться в школе останется ровно столько же лет, сколько оказалось
От раздумий меня отвлек голос:
– Эй, Профессор! – окликнули меня по прозвищу, которое прилепилось ко мне с первых классов и означало, что я много читал, предостаточно всего знал и носил очки от близорукости на тонкой оправе. Я не сразу понял, откуда доносился голос и кому он принадлежал.
– Я здесь! – продолжил голос, и я смог понять с какой стороны он звучал. Я лег на подоконник, ухватил ветки густого кустарника и потянул на себя. За забором палисадника стоял и улыбался Пузырь.
– Здаров! Чего тебе? – спросил я.
– Дело есть, – ответил Пузырь. Это прозвище приклеилось к нему с тех же лет, что и мое – ко мне, и означало в общем, да так и означало в буквальном смысле слова – пузырь, то есть круглый, довольно упитанный.
Нас устраивали наши прозвища, в них не было ничего обидного. Поначалу над нашими новыми именами потешались отдельные личности, как это и бывает, но потом все привыкали, и мы привыкли. Тем более, что в нашем классе прозвища были почти у всех, за исключением большинства девчонок, а у некоторых ребят прозвища были похлеще и веселее, чем наши.
Пузырь был самым верным товарищем, всегда приходил на выручку мне, иногда конечно прилетало мне от него, не всегда справедливо, просто его натура говорила сама за себя, на что мне, щуплому парню в очках, приходилось отвечать, заведомо проигрывая в кулачном бою, за что наверное в итоге он и сдружился со мной, раз уж я не пасовал перед ним.
И любил втягивать меня во всякого рода авантюры, что не всегда мне нравилось, но перспектива с ним бороться меня меньше всего устраивала, да и потом, как оказывалось, любое приключение было веселым, о чем мы тепло вспоминали спустя некоторое время.
Он отличался исключительной добротой, благодаря которой с заметной регулярностью грозился кого-нибудь поколотить, а когда случай действительно доходил до рукопашной, то говорил, что просто не хочет связываться – у меня мол и так дел по горло либо его противник сам тотчас сдавался, едва завидев нависавший над своей головой большой круглый кулак. Так получилось от рождения, что правая кисть руки Пузыря была немного больше (он не комплексовал по этому поводу), чем левая, поэтому когда он сжимал ее в кулак, то она одним только своим видом устрашала оппонента.
С такой же частотой, как угрозы и кулачные бои, он влюблялся и в девчонок, и, если девчонки, как правило, всё чаще шарахались от него (то ли внешний вид ухажера их так пугал то ли манера его ухаживаний), то Таньке Селивановой, наоборот, польстило внимание кавалера, и она решила устроить ему проверку, чтобы испытать истинные чувства, в результате чего в эту историю оказались втянуты порядочные люди вроде меня.
Так вот, Пузырь продолжал стоять на своем месте возле моего палисадника, топтался, бормотал что-то себе под нос, мялся и мялся, а на мой вопрос, какое у него есть ко мне дело, продолжил:
– Мне это.. нужно.. ну это.. раздобыть цветы.. А где я их сейчас найду в нашей деревне, – опустил смущенно он вниз глаза, продолжая переминаться с ноги на ногу, как кокетка-гимназистка.
– Цветы? Подожди, сейчас я оденусь и выйду к тебе.
Через некоторое время.
– Цветы? Как-то не вяжется: ты и цветы, – продолжил я, стоя уже перед ним на улице в резиновых сапогах, измеряя глубину лужи.
– Тут такое дело, только не смейся, пожалуйста, иначе видишь кулак? Держи свою морду в таком случае, ежели вздумаешь потешаться, – пригрозил он, но его смущение при этом не сходило с лица. Его угроза звучала больше всего жалобно, чем устрашающе.
– Да кто потешается-то? Говори уже смелее и быстрее.
– В общем это… мне нравится одна девчонка.. вот… с параллельного класса, и, если я … это… не подарю ей цветы на неделе, как она пожелала, то она не отдаст мне свой портфель понести и, соответственно, не позволит проводить после школы, понимаешь… Вот такие дела, брат, – закончил он свой рассказ и вздохнул напоследок, как в последний раз.
– Ну, а я-то тут причем? – не понимал я степень своей вовлеченности в проблему: девочка ему нравится, а не мне; цветы тоже его для нее.
– Как причем? Ты же ботаник и тебе виднее, где их раздобыть в такое время года? – почесал он затылок.
Пришлось подумать.
– Есть выход, – ответил я, поразмыслив.
– Да иди ты! Да ну! – удивленно и довольно закричал он, очевидно ж было, что он шел ко мне за ответом, и ответ был бы найден, как и сотни других ответов до этого, и он это знал и не прекращал удивляться всегда, как будто от этого открытия он получал больше удовольствия, как от конечной цели, когда нашими совместными усилиями она достигалась.
– Тебе повезло, есть такие цветы. Но есть две новости: одна оптимистичная, а другая не очень. Начну с первой – эти цветы зовутся подснежниками, и они уже должны появиться в это время года, и я примерно знаю то место, где они цветут. Но другая, пессимистичная новость – так это то, что я не обещаю, будут ли они в том самом месте, потому что не был там никогда, а слышал от взрослых всего лишь, что они там всегда растут из весны в весну.
– Ерунда! Сущие пустяки. Будем придерживаться оптимистической мысли. Нужно проверить, есть ли они в том месте, заодно будет чем заняться, а то я со скуки помру, а ежели дело выгорит, то я смогу провожать Таньку до дома, а она влюбится в меня.