Белые и синие
Шрифт:
В одно прекрасное утро стало известно, что граф Делоне д'Антрег, злоупотребив доверием, оказанным ему главнокомандующим, покинул Милан и сбежал в Швейцарию.
Однако один из трех документов, что он оставил в руках Бонапарта, при нынешних обстоятельствах представлял чрезвычайную важность. Это был предельно точный отчет о том, что произошло между Фош-Борелем и Пишегрю в результате первого свидания, о котором мы рассказали, того, что состоялось в Дауэндорфе, когда Фош-Борель явился к Пишегрю под именем гражданина Фенуйо, разъездного торговца шампанскими
Известному графу де Монгайяру, о котором, как мне кажется, мы уже упоминали в нескольких словах, было поручено продолжать склонять Пишегрю на сторону принца де Конде; попавший к Бонапарту документ, написанный г-ном д'Антрегом под диктовку самого графа де Монгайяра, содержал перечень предложений принца де Конде главнокомандующему Рейнской армией.
Господин принц де Конде, наделенный всеми полномочиями короля Людовика XVIII, за исключением права жаловать голубые ленты, обещал Пишегрю в том случае, если он согласится сдать город Юненг и вернется во Францию во главе австрийцев и эмигрантов, назначить его маршалом Франции и губернатором Эльзаса.
Он собирался даровать ему:
1) красную ленту;
2) замок Шамбор с парком и двенадцатью пушками, взятыми у австрийцев, в придачу;
3) миллион наличными;
4) ренту в размере двухсот тысяч ливров, сто тысяч из которых после его смерти перейдут по наследству к его жене, если он женится, и пятьдесят тысяч — его детям; эта рента будет выплачиваться до тех пор, пока не угаснет его род;
5) особняк в Париже;
Наконец, было обещано, что город Арбуа, где родился генерал Пишегрю, будет носить его имя и будет освобожден от всяких налогов в течение двадцати пяти лет.
Пишегрю наотрез отказался сдать Юненг.
— Я никогда не стану участвовать в заговоре, — сказал он. — Не хочу быть третьим изданием Лафайета и Дюмурье. Мои средства и надежны и велики; их корни не только в моей армии, но и в Париже, в провинции и в моих коллегах-генералах, которые разделяют мое мнение. Я ничего для себя не прошу. Когда добьюсь успеха, мне выделят мою долю: я не честолюбив. В этом отношении вы можете заранее быть спокойны. Но для того чтобы мои солдаты закричали «Да здравствует король!», каждому из них надо будет вложить в правую руку полный стакан, а в левую — экю в шесть ливров.
Я перейду через Рейн и вернусь во Францию под белым знаменем, пойду на Париж и свергну любое правительство, какое там будет, в пользу его величества Людовика Восемнадцатого.
Однако мои солдаты должны получать свое жалованье каждый день, по крайней мере, вплоть до пятого дня после того, как армия вступит во Францию. Впрочем, они поверят мне на слово.
Переговоры прошли неудачно из-за упрямства Конде, который хотел, чтобы Пишегрю провозгласил короля с другого берега Рейна и отдал ему город Юненг.
Хотя Бонапарт стал обладателем ценного документа, он отказался им воспользоваться: ему было нелегко обвинить в измене генерала с таким добрым именем, как Пишегрю, чей военный талант он высоко ценил; к тому же Пишегрю был его преподавателем в Бриенском училище.
Но тем не менее он уже прикидывал, что мог бы сделать Пишегрю как член Совета старейшин. В то утро, когда Бонапарт вел разведку в окрестностях Милана, ему принесли письмо от его брата Жозефа, извещавшего его о том, что Пишегрю был не только назначен членом Совета пятисот, но к тому же почти единогласно избран его председателем.
Итак, теперь у Пишегрю два козыря: новые гражданские полномочия и прежняя популярность среди солдат.
Вот почему Бонапарт немедленно принял решение послать к Ожеро гонца с сообщением, что он его ждет.
Кроме того, дуэль, свидетелем которой он стал, и повод к этой дуэли определенно повлияли на его выбор. А двое соперников даже не подозревали, что во многом благодаря их недавнему содействию Ожеро станет маршалом Франции, Мюрат — королем, а Бонапарт — императором.
И правда, ничего подобного бы не произошло, если бы 18 фрюктидора, как и 13 вандемьера, не уничтожило планы роялистов.
XV. ОЖЕРО
На следующий день, когда Бонапарт диктовал Бурьенну письмо, один из его любимых адъютантов, Мармон, который в это время из вежливости стал смотреть в окно, внезапно заявил, что видит в конце улицы развевающийся плюмаж Мюрата и довольно массивную фигуру Ожеро.
В ту пору, как уже было сказано, Мюрат был красивым молодым человеком лет двадцати трех-двадцати четырех.
Поскольку его отец, трактирщик из местечка Ла-Бастид, что близ Кагора, был одновременно начальником почты, Мюрат еще с детства привык к лошадям и стал превосходным наездником. Затем, не знаю, уж по какой прихоти отца, вероятно хотевшего, чтобы в семье был прелат, его послали в семинарию, где, судя по письмам, что лежат перед нами, его даже не научили как следует правописанию.
К счастью или несчастью для Мюрата, Революция открыла двери семинарий; юный Иоахим выпорхнул оттуда и поступил в учрежденную конституцией гвардию Людовика XVI, где его пылкие суждения, дуэли и отвага выделяли его из рядов гвардейцев.
Отставленный от службы, как и Бонапарт, тем самым Обри, который в Совете пятисот продолжал вести жестокую борьбу с патриотами, он встретился с Бонапартом, подружился с ним, поспешил примкнуть к нему 13 вандемьера и последовал за ним в Италию в качестве адъютанта.
Ожеро, бывший учитель фехтования, который, как помнит читатель, вернулся в Страсбуре к прежнему ремеслу и давал уроки нашему юному другу Эжену де Богарне, был старше Мюрата на семнадцать лет; в настоящее время, когда мы снова с ним встретимся, он уже достиг сорокалетнего возраста. Пятнадцать лет он прозябал в низших чинах, а затем перешел из Рейнской в Пиренейскую армию, во главе которой стоял Дюгомье.
В этой армии он постепенно продвинулся по службе, получив сначала чин подполковника, затем — полковника и, наконец, бригадного генерала; в этом чине он столь блестяще разбил испанцев на берегах Флувии, что за эту победу его неожиданно произвели в дивизионные генералы.