Белый клоун в чёрной мантии
Шрифт:
– Тебя человек по-хорошему спросил, есть ли в твоем поезде поп? – проявляя солидарность и ставя начальника поезда на место, мягко, но твердо сказал милиционер.
– Всякое на своем веку повидал, но чтобы таких… Ну, ничего, оба у меня под суд пойдете…
– Так видел или нет? – повторил свой вопрос Степан.
– В седьмом спальном видел одного в черном балахоне и с бородой…
– Так бы сразу и сказал, папаша, а то мы время тут с тобой только теряем, – бросил в ответ Степан и устремился к седьмому вагону…
– Тамбовский волк тебе папаша! – уже более в пустоту, а может, для поддержания имиджа
Архиепископ Владивостокский и Приморский Георгий стоял на вечернем молитвенном правиле, когда в дверь его купе осторожно постучались. Он отложил молитвослов и встал с колен, чтобы открыть дверь.
Первое, что он увидел, были распахнутые счастливые глаза Степана. Уже не молодой мужик своим любящим сердцем в этот момент понял, что свой последний бой, что бы там потом ни случилось, он уже выиграл. И что ему сегодня будет не стыдно перед сестрой, чью последнюю волю он исполнил.
В то же самое время соприкосновение с человеком в монашеском облачении было для него неожиданным. Уж не сон ли это? И тут наш боец даже немного оробел…
Видя на лице мужика всю эту гамму переживаний, архипастырь улыбнулся и ласково сказал:
– Слушаю тебя, радость моя!
– Отец – поп, уж извините меня, что не ведаю, как вас звать и величать… Сестра родная умирает, исповедоваться хочет. А за сотни километров нет ни одной действующей церкви. Христом Богом прошу, не откажите…
– О чем вы говорите, конечно же… Только дайте мне несколько минут на сборы…
И замер вдруг в нерешительности.
– А как же поезд? Мне же в назначенное время следует в Москве быть…
– За поезд, отец, не беспокойтесь, – твердо и спокойно заверил его Степан. – Пока вас обратно в вагон не посажу, состав не тронется. Собирайтесь, пожалуйста…
И уже через несколько минут провожаемые любопытными взглядами разбуженных пассажиров архиепископ и начальник станции Степан Минин шли через железнодорожные пути к дому начальника станции, где их ждала его родная и младшая сестра Зоя…
Начальник поезда, как и все пассажиры его вагона, глядели им вслед.
– Заваривай чай, Настя… – грустно сказал он стоявшей рядом проводнице. – Это на час потянет, не меньше. Чует мое сердце, что мне до пенсии не дотянуть… – и расстегнул китель, стягивающий горло, пересохшее от волнения.
– Может, чего покрепче, для спокойствия и от нервов? – не суетливо, а скорее заботливо и доверительно предложила женщина, всматриваясь в глаза своего начальника.
– Нет, тут нужно быть трезвым как стеклышко. А может быть, ты меня, Настя, свяжешь? А что? – рассуждал он уже вслух. – Ворвались, связали. Вроде как и не виноват я вовсе, а? – и уже о чем-то задумался, продолжая глядеть в окно.
– Так вязать, что ль? – выводя его из этой задумчивости и с решительной готовностью отозвалась боевая подруга, уже вытаскивая из комода моток бельевой веревки.
– Да погоди ты, дай хоть чаю сначала выпить…
Дом начальника станции ничем не отличался от других типовых построек тех времен. Дом как дом. И мебель как мебель, что по разнарядке тех лет досталась Степану как победителю социалистического соревнования.
Единственно,
И когда врачи предупредили, что он не сможет иметь детей, то побоялся и бабу в дом брать, потому что без чадорождения нормальная здоровая женщина запросто с катушек может сойти…
А потому всего себя без остатка посвятил работе… равно как и батяня, что всю войну гонял составы с грузом без выходных и отпусков, за что и был удостоен звания Героя Советского Союза в самом конце войны.
Степан же вернулся домой в начале 1944 года после ранения. Оно у него было уже третье.
Отец тогда вспоминал, как вел состав на Москву и где-то на половине пути, сидя у окошка вагонного, подумал о сыне…
А тут мимо пассажирский состав идет. Поднял отец глаза, и будто бы видится ему в окошке, даже не в окошке, а в оттаянном от дыхания просвете размером чуть более блюдца вроде как лик родного сына.
Полегчало на душе от этого видения. Принял он это как добрый знак. И коммунист, даже не считая нужным скрывать что-либо, перекрестился с мыслью, что обязательно расскажет об этом своем видении жене.
Прошло две недели, как он вновь оказался у родного очага. Жена открыла дверь, а он с порога от радости возьми да и крикни:
– Мать, а ведь я сына нашего живым видел, вот тебе Бог! – и размашисто перекрестился. – Может быть, еще и вернется наш Степан домой целым и невредимым…
А жена улыбнулась и кротко ответила:
– Ты бы не кричал так, а то ведь разбудишь его… Уж какой день, как мы тебя дожидаемся, стол так и не накрывали по случаю его возвращения…
– Что же ты молчишь-то, ладушка моя любимая…
И опустился перед ней на колени. Руки ей целует и говорит:
– Это все ты! По твоим непрестанным молитвам сынок наш домой живым вернулся. Слава Тебе, Господи! Созывай, жена, родню и товарищей по работе. По такому случаю сегодня не грех и рюмочку пропустить…
…Мать Степана звали Ладой. Отец взял ее девчонкой, да к тому же еще и тайком, из старообрядческого села, но, даже будучи впоследствии убежденным партийцем, позволял молиться по заведенному у них родовому порядку.
Она умерла на следующий день после объявления Победы. Видно, держалась уже из последних сил, вымаливая жизнь родным и близким, соседским парням, что учились со Степаном в одном классе и ушли с ним в один день на войну.
И поверите или нет, но ни одна похоронка не коснулась небольшого таежного полустанка, ни одной слезы не было пролито с горя. Только слезы радости от нашей Победы и возвращения любимых. С той поры все бабы с особым доверием стали относиться к Ладе, чувствуя огромную силу ее духа, отдавая долг уважения Тому, Кто внимал ее молитвам. А уж кто с молоком матери впитал в себя любовь к Спасителю, так это ее последыш – дочка Зоя, не отходившая от матери ни на шаг, также подолгу стоявшая рядом с ней на молитве и, как поговаривали соседи, имевшая некий дар видения… По крайней мере, каждому, кто приходил к Зое с просьбой о поиске какой-либо пропажи, девочка сразу же и безошибочно говорила, где следует эту вещь поискать; там ее и находили.