Белый Клык (сборник)
Шрифт:
Позднее, когда игра кончилась, Берт и Льют испортили Паоле адажио из «Патетической сонаты» Бетховена, иллюстрируя его каким-то гротескным фокстротом, который Дик тут же назвал «Любовь на буксире», и довели Паолу до того, что и она наконец расхохоталась и бросила играть.
Составились новые группы, Вейл, Рита, Бишоп и Дик засели за бридж. Доналду Уэйру пришлось уступить свою монополию на Паолу молодежи, явившейся к ней под предводительством Джереми Брэкстона. Грэхем и О'Хэй уселись в оконной нише и затеяли разговор о критике.
Молодежь хором спела гавайские песни под аккомпанемент Паолы, потом стала петь Паола, под собственный аккомпанемент.
Да, голос небольшой. А вот прелестью тембра он захватывает, тут ничего не скажешь. Это был голос настоящей женщины, он звучал всей полнотой страсти, всем зноем пылкого темперамента, хотя и укрощенного непреклонной волей. Восхитило его также умение певицы, хорошо понимающей особенности своего голоса, искусно пользоваться им, не напрягая его, – тут она выказала настоящее мастерство.
И в то время как Грэхем рассеянно кивал О'Хэю, читавшему целую лекцию о состоянии современной оперы, он спрашивал себя: владеет ли Паола и в сфере более глубоких чувств и страстей своим темпераментом с таким же совершенством, как в искусстве? Этот вопрос занимал его «из любопытства», как он твердил себе, – но здесь говорило не одно любопытство: в Грэхеме было затронуто нечто большее, чем любопытство, нечто более стихийное, заложенное с незапамятных времен в существе мужчины.
Внезапное желание получить ответ на свой вопрос заставило его задуматься и окинуть взглядом эту длинную комнату с высоким потолком из огромных балок, висячую галерею, украшенную трофеями, собранными со всех концов света, и наконец самого Дика Форреста – хозяина всех этих материальных благ, мужа этой женщины, который сейчас играл так же, как он работал, – от всего сердца, и весело смеялся над Ритой, пойманной в плутовстве: она не сдала карту в масть, – ведь Грэхем никогда не закрывал глаза на суровую правду. А за всеми этими вопросами и абстрактными рассуждениями стояла живая женщина – Паола Форрест, блестящая, прелестная, необыкновенная, воплощение подлинной женственности. С той минуты, когда он увидел Паолу впервые и был поражен образом всадницы на тонущем жеребце, она словно заворожила его мужское воображение. Ведь он меньше всего был новичком в отношении женщин и обычно держал себя, как человек, утомленный их убогим однообразием. Встретить незаурядную женщину было все равно, что найти великолепную жемчужину в лагуне, опустошенной многими поколениями искателей жемчуга.
– Рада видеть, что вы еще живы, – засмеялась Паола, через некоторое время обратившись к нему.
Она и Льют уходили спать. Между тем составился новый бридж: Эрнестина, Берт, Джереми Брэкстон и Грэхем, а О'Хэй и Бишоп уже склонились над шашками.
– Наш ирландец в самом деле очарователен, только ему нельзя садиться на своего конька, – продолжала Паола.
– А конек,
– Когда дело касается музыки, он становится несносным, – заметила Льют. – Это единственное, в чем он действительно ничего не понимает. Он может прямо с ума свести…
– Успокойся, – засмеялась Паола грудным смехом, – вы все будете отомщены. Дик сейчас шепнул мне, чтобы я на завтрашний вечер позвала философов. А вы знаете, как они любят поговорить о музыке! Музыкальный критик – это их законная добыча.
– Терренс сказал как-то, что на эту дичь охота разрешена в любое время года, – добавила Льют.
– Терренс и Аарон доведут его до того, что он запьет, – смеясь, продолжала Паола, – не говоря уже о Дар-Хиале с его цинической теорией искусства, которую он, конечно, в опровержение всего, что будет сказано, ухитрится применить к музыке. Сам-то он не верит ни на грош в свою циническую теорию и относится к ней так же несерьезно, как – помните? – к своему танцу. Просто это его манера веселиться. Он такой глубокомысленный философ, что надо же ему когда-нибудь и пошутить.
– Но если О'Хэй опять сцепится с Терренсом, – зловещим тоном провозгласила Льют, – я уже заранее вижу, как Терренс берет его под руку, спускается с ним в бильярдную и там подкрепляет свои аргументы самой невообразимой смесью напитков.
– В результате чего О'Хэй будет на другой день совсем болен, – подхватила, посмеиваясь, Паола.
– Я ему непременно скажу, чтобы он так и сделал! – воскликнула Льют.
– Вы не думайте, мы вовсе не такие дурные, – обратилась Паола к Грэхему. – Просто у нас в доме уж такой дух. Дику шалости нравятся, он сам постоянно придумывает всякие шутки. Это его способ отдыхать… Именно он шепнул Льют насчет того, чтобы Терренс потащил О'Хэя в бар, я уверена.
– Что ж, я скрывать не буду, – ответила Льют глубокомысленно. – Да, идея принадлежит не мне одной.
В эту минуту к ним подошла Эрнестина и сказала Грэхему:
– Мы все ждем вас. Карты уже сняли, вы мой партнер. Да и Паола собирается спать. Пожелайте ей спокойной ночи, и пусть уходит.
Паола удалилась в десять часов. Бридж кончился в час. Дик, по-братски обняв Эрнестину, дошел с Грэхемом до поворота в его сторожевую башню и, пожелав ему спокойной ночи, решил проводить свою юную сестренку.
– Минутку, Эрнестина, – сказал он при прощании, открыто и ласково глядя на нее смеющимися серыми глазами; но голос его звучал серьезно и предостерегающе.
– Ну, что я еще натворила? – шутливо проворчала она.
– Ничего… пока. Но лучше и не начинай, иначе твое сердечко будет разбито. Ведь ты еще девочка – что такое восемнадцать лет!.. Милая, прелестная девочка, на которую всякий мужчина обратит внимание. Но Ивэн Грэхем – не «всякий».
– О, пожалуйста… Нечего меня опекать, я не маленькая! – вспыхнув, возразила она.
– А все-таки выслушай меня. В жизни каждой молодой девушки наступает такое время, когда пчела любви начинает очень громко жужжать в ее хорошенькой головке. Тут-то и нужно удержаться от ошибки и не полюбить кого не следует. Пока ты в Ивэна Грэхема еще не влюблена, твоя единственная задача – не влюбиться и в дальнейшем. Он тебе не пара, да и вообще не пара молоденькой девушке. Грэхем уже не юноша, он много пережил и, конечно, давно и думать забыл о романтической любви и о юных птенчиках, – тебе и за десять жизней не узнать того, что для него уже давно не новость. И если он опять когда-нибудь женится…