Белый тапир и другие ручные животные
Шрифт:
В конце лета я выпустил своих совят, Стрикса и Плутона, там, где задумал. Думаю, они благополучно освоились. Помогать им пищей я не мог, они так и не стали ручными, корм брали неохотно и с каждым днем все более сердито щелкали клювом при виде приемного родителя. Остается надеяться, что они научились охотиться, ведь дикие совята самостоятельно осваивают это искусство. После того я всех своих сов выпускал, лишь когда убеждался, что они умеют охотиться по-настоящему, не кое-как, а в самых трудных условиях. Совы, с которыми я работал в университетских лабораториях, проходили отменную тренировку. Серые неясыти, например, безошибочно хватали добычу при таком слабом освещении, что его можно сравнить со светом, который падает на полевку от свечи, удаленной на 800 метров! Мохноногих сычей — форма и функция их своеобразных, неодинаковых
Через год после того, как мои неясыти сменили Уппланд на Сёрмланд, я получил от одного сёрмландского любителя природы совсем юного совенка. Этот малыш вырос на диво ручным, и на нем я смог многое узнать о повадках серых неясытей. Отпущенный на волю на Каменном острове, он благополучно здравствовал там пятнадцать лет! Я говорю об этом так уверенно, потому что Стрикс (латинское название серой неясыти — Strix aluco, вот и этот совенок стал Стриксом) взял себе за правило днем дремать под крышей заднего крыльца дачи, на пластиковой водопроводной трубе. Проведя зиму без нас, Стрикс отвыкал от людей. И все же, приедешь весной в первый раз на остров, глядишь — вылетает из-под крыши. А если его и не окажется на месте, так на полу под трубой лежат отрыгнутые Стриксом погадки — комки из косточек, шерсти, иногда и перьев добычи. Но однажды мы не увидели комков. Зато в одной из комнат лежала мертвая неясыть… Стрикс проник внутрь через прочищенный летом дымоход, а выбраться уже не сумел. К сожалению, так часто бывает с неясытями. Подыскивая весной дупло для гнездования, они путают дымоход с природной обителью — дуплистым дубом.
Но это было потом, а пока Стрикс здравствовал, я по обыкновению на праздники выезжал в народные парки. Так как я имитировал птиц, мне после представления часто доводилось знакомиться с любителями природы, и я пользовался случаем поговорить с мальчишками, знатоками окрестных лесов. Таким образом у меня появилось множество хороших друзей во всех концах страны.
Однажды вечером в области Сконе, в маленьком городке, где парки, сады и прилегающие леса звенели птичьими голосами, ко мне — я в это время укладывал свой реквизит — подошла ватага десяти-двенадцатилетних мальчуганов. Я спросил, не знает ли кто-нибудь из них про соловьиное гнездо, которое можно было бы заснять. Ответ ошеломил меня. Соловьиные гнезда? Как же, есть! Но все яйца из них собраны… Увы, зоркие наблюдатели оказались еще и страстными коллекционерами, они не столько наблюдали, сколько вредили птицам.
Один мальчуган рассказал мне, что у него есть ручной птенец ушастой совы, и на следующий день я, прежде чем уехать, навестил его дома. Отец с гордостью показал мне богатую коллекцию сына, в ней и впрямь были редкие экземпляры. Собирать яйца уже тогда было запрещено, но об этом мало кто знал. Не знал и гордый родитель, хотя он был начальником городской полиции!
Совенок оказался обаятельнейшим существом, ростом поменьше моего Стрикса. Воззрившись на нас изумительными оранжевыми глазами, он раскрыл клюв, и послышалось типичное для ушастых совят пронзительное «ти-хи». Косматые «уши», строгая рожица, сам пушистый, круглый… Он был неотразим, и я решил купить его, но мальчуган сурово ответил:
— Ни за какие деньги.
Достойный ответ! А ближе к осени, пришло от него письмо: не возьму ли я себе совенка, а то его все труднее становится кормить? Понятно, я не мог отказаться от такого замечательного подарка.
Совенок из пушистого мячика успел превратиться в полностью сложившуюся молодую птицу. На конкурсе красоты среди сов всех наших одиннадцати шведских видов ушастая заняла бы далеко не последнее место! Глаза оранжевые в черном ободке, бурое оперение с мраморным рисунком и в довершение всего — над глазами два высоких хохолка, или «уши», давшие название виду. «Рога» ушастой совы и филина питали воображение средневековых людей, нерушимо веривших в существование дьявола. Козлиное копыто (у всех сов два когтя смотрят вперед), рога да еще огромные горящие глаза!.. Сколько почтенных, заслуживающих доверия людей видели это ужасное зрелище в доме какого-нибудь страшного колдуна, а речь-то шла всего-навсего о ручном филине…
Естественно, мой рогатый красавец получил имя Плутон — так в античных мифах именуют князя тьмы. Плутон и Стрикс были совсем ручными, ведь их выкормили люди, совята даже не знали, как выглядят их настоящие сородичи. Оба птенца сперва поселились у меня дома на Хурнсгатан, и хотя в их распоряжении была большая, метра в три, клетка на балконе, да еще одна клетка поменьше стояла в моей комнате, они обычно летали по всей квартире. Мама — ее терпение истощалось — мечтала о непромокаемых штанишках для сов, и все мы стали мастерами по размещению газет в пометоопасных точках. Когда я сидел и зубрил, на плече у меня почти всегда восседал символ мудрости; правда, еще не известно, был ли от этого толк. А после того как Стрикс завел привычку пикировать на тарелку и «убивать» котлеты, которые я ел, мама решила, что в своем увлечении совами я хватил через край.
Очень нравилось моим совам, когда я чесал им затылок, или за ухом, или около глаз. Зажмурятся и блаженствуют. Для семейной жизни сов это типично. Благодушное пощипывание перышек на голове супруга у них, как и у врановых, у голубей и попугаев, — нормальная черта поведения. Мне удалось запечатлеть на пленке, как на вырубке, на обломленной сосне высотой около десяти метров миловалась парочка длиннохвостых неясытей.
Когда я почесывал Стрикса и Плутона, они безропотно позволяли мне заглядывать в их огромные ушные отверстия. Тут-то я, еще не знакомый со специальной литературой, и заметил, что уши по форме разные. Ушные отверстия Asia otas так велики, что в них можно засунуть апельсиновую или, во всяком случае, мандариновую дольку. И смотрят они в разные стороны, одно — вверх, другое — вниз. Отодвинешь перья, окружающие глаз, и через ушное отверстие видишь… заднюю часть глаза! У серой неясыти я, глядя под определенным углом, увидел на глазном яблоке блик от лампочки, которая находилась прямо перед зрачком.
Не мудрено, что первые занятия совами переросли в большое увлечение.
А повороты головы… До чего потешно смотреть, когда лицо ушастой совы вдруг начинает поворачиваться в плоскости циферблата! Нормально ее глаза расположены как 3 и 9, но ей ничего не стоит развернуть голову так, что они займут место 6 и 12! Или даже 7.30 и 13.30! И в этой акробатической позе сова еще делает головой выпады, описывает круги. Мы с мамой от души смеялись, глядя на Плутона, смеялись и все те, кто потом видел этот фокус на экране, ведь я, конечно же, не преминул его заснять. И мало-помалу начал задумываться, в чем смысл этих движений. Ведь не затем же они совершаются, чтобы потешить смеющееся животное — человека. Потребовались годы, долгие годы исследований, прежде чем я нашел, как мне кажется, удовлетворительный ответ. Кому это интересно, может прочесть не столь «популярную» главу «Беззвучная охота» в моей книге «Совиные дебри». А здесь скажу только, что все движения совиной головы выполняют важную функцию. Это они позволяют определить в темноте на слух, где находится добыча — мышь-непоседа или зазевавшаяся полевка.
Мне было ясно, что, готовя Плутона и Стрикса к жизни на воле, необходимо обучить их охоте. Я тянул по полу привязанный к нитке комок ваты, и совы снова и снова пикировали на него, с каждым разом все более метко. Эта игра нравилась им ничуть не меньше, чем котенку нравится ловить и «убивать» клубок шерсти.
Но главная потеха началась, когда я принес домой детскую игрушку, заводную мышь, которая сновала между ножками столов и стульев, пока ее не настигал пернатый охотник. Совы были способны без конца гоняться за этой игрушкой.
Дождавшись лета, я выпустил их на острове. И следил, как идет охота на полевок. Когда с добычей было плохо, совы прилетали за дополнительным пайком. На этот случай у меня всегда были припасены в террариуме лабораторные белые мыши. Поздно вечером я надевал рваный халат, сажал на себя мышь и шел вдоль опушки леса. Ведь я не знал точно, где находятся совы, а звать их не хотел — пусть привыкают к самостоятельности. Судя по всему, лучшим охотником оказалась неясыть. Она редко брала белую мышь, зато Плутон частенько пикировал на меня за кормом. Время шло, вечера становились все темнее, а мои пернатые охотники — все искуснее, но по-прежнему случалось, что я вдруг чувствовал удар по плечу и белая мышь исчезала. Разглядеть, кому она досталась, я, понятно, не мог, но сила удара позволяла отличить ушастую сову от неясыти. Под конец только Плутон прилетал за дополнительным пайком, да и то очень редко.