Бембиленд. Вавилон.
Шрифт:
С таким фотоаппаратом, вообще с аппаратом, с любым беспомощным аппаратом, который мы не должны потерять, дело обстоит так: сначала мы разряжаем валяющийся на земле аппарат, потом регистрируем его, даже если он сломан, да-да, тщательно регистрируем, и многие из этих поврежденных аппаратов содержат в себе, как бы это выразиться, обугленные остатки, ошметки человеческих тел. Признайтесь, вдруг вы и меня хотите превратить в уголь? Нет, вы этого не можете сделать, уж я-то знаю, что бывает, когда обугливают по-настоящему. Знаю также, что бывает, когда обугливают тебя самого, у меня японская малолитражка, купил подержанную, я часто езжу на ней по ночам. Итак, вы поступаете следующим образом: вы направляете аппарат на себя и перед ним снимаете с себя кожу, если, конечно, у вас остается свободной рука. Когда человек еще в себе, в своей шкуре, он самого себя не видит. Поэтому ему нужно иметь фото. Все всегда хотят иметь фото. Потому-то и были изобретены эти сотовые телефончики с картинкой, эти смартфончики. С их помощью можно в любой момент зафиксировать все то, что в следующий миг исчезнет. Человек ищет развлечений! Но чтобы найти их, ему нужно основательно выйти из себя. И использовать свой смартфон, иначе смартфон используют против него самого. Нам понадобится небольшое расстояние, но это как раз и хорошо. Если у кого смартфон переполнится картинками, ему не надо вставлять в аппарат новую пленку, он просто стирает, смывает память и прикладывает палец к губам своих глаз. Мол, ничего и не было. Но то, что отправили в небытие, как раз и было, не так ли, доктор? Тут уж ничем не поможешь. Кроме того, никто так не делает, не говорит тссс! своим глазам. Нельзя же изрезать каждый глаз еще до того, как он поглотит все, что его окружает. Н-да! До этого медицина еще не дошла. Во всяком случае, теперь я знаю, что значит наложить на кого-то руку. Главное, что ты еще что-то видишь. К счастью, мне по крайней мере не пришлось фотографировать самого себя, но все еще впереди, последний раз это делали другие. Танка, Анка, Данка, другие! Всегда найдется человек, желающий что-то запечатлеть. К счастью, я больше ничего не чувствую, я что-то учуял, но у меня это «что-то» отняли, то, что я хотел сохранить в памяти, поверьте. Я бы с удовольствием сам себе стал поперек дороги, наблюдать, но я – лишь объект наблюдения, и это «что-то» едва ли вышло за пределы портянок, которыми обмотали мою кровь, чтобы она не вылетела из меня слишком быстро и не попала в кого-нибудь не того, я бы непременно сохранил в памяти то, что сделали со мной они.
Стоп, вы видите, что на этих фотографиях все же кто-то есть! Моя мечта сбылась. Но теперь я рад, что все это так скучно. Орел тоже не каждый день клевал бы печень, но другой жратвы ему не дают. Я бы хотел, чтобы они сделали это с кем-нибудь другим, я знаю немало болванов, кто заслуживает этого больше, чем я. Вон они встают в очередь, чтобы получить свои посттравматические расстройства, их выдают там как продуктовые пакеты. Вон у того коллеги голени стянуты струбцинами, слава богу, хоть голени сохранились, он говорит, без струбцин он бы то и дело спотыкался о собственные ноги. Лучше уж быть мертвым! Не так ли, господин доктор, не так ли, госпожа Инструкция?! Это ваш этический идеал, тогда у вас было бы меньше работы. Лучше каждый вечер испытывать страх перед сном, чем спать вечным сном! Это моя точка зрения. Теперь я знаю, что значит быть объектом наблюдения, хоть ты и мертв и висишь на перилах моста, разделанный, как скотина на бойне, я хотел сказать, уделанный, персонала тут достаточно, в том числе медицинского, арабы, эти обмотанные тряпками головы, прут отовсюду и заполняют собой все. Если мы их впустим, затопчут даже нас. Это такие массы, о которых вы, честно говоря, не имеете никакого понятия, даже приблизительно не представляя себе их объемы. Если они потеряют тысячу-другую, а то и десять, то даже этого не заметят. Их более чем достаточно. Как, все еще мало? Все говорят об этом ослепленном, но он сам так с собой поступил, потому что трахал свою мать, нет, не делайте этого ни при каких обстоятельствах, об этом даже писать нельзя, не говоря уже о том, чтобы делать, а если все же сделаете, посмотрите на себя, хорошо ли вы получились на фото, хорошо ли все вышло, ну да, этот перевозчик, этот паромщик тоже попал в кадр, он знает эти воды, как свои пять пальцев, посмотрим, что получится, если вас тем временем снимут, нет, не отворачиваться, смотреть сюда! Дело стоит того, смотрите, пока не выкололи себе глаза ледяным шипом, по крайней мере, у вас есть возможность бросить последний взгляд, разок взглянуть все еще можно, последний взгляд, последний раз. А теперь щелкайте! Последний взгляд можно бросить в любой момент, а потом он навсегда застынет. Типичная история. И я тоже навсегда застыну. Опять-таки типичная история. Это такой феномен, когда переживаешь после смерти что-то, что невозможно описать, давайте я вам это сниму, вы сможете разглядывать почаще. До тех пор, пока не поверите. Чтобы испытать такое, вам бы самому позволить доконать себя, отправившись в одиночку за приключениями, это предел того, что можно увидеть и испытать самому, к тому же вы обойдетесь без каких бы то ни было затрат, напротив, вы станете богаче, прежде чем в случае удачи вернетесь к своей даче, чтобы помыться и переодеться, нет, обойдетесь без переодеваний, вам все равно отсюда не выбраться! Зато меня вытащат из собственной шкуры. Правда, вам эти каникулы доставят не так уж много удовольствия, вы подхватите кишечную инфекцию, но в конце концов не все коту масленица. У вас же есть иммунная система! Сколько можно повторять: используйте ее! Используйте по назначению! И что вы имеете в итоге? Две тысячи снимков и довольно неприятную инфекцию. Но тот, кто разглядывает эти снимки, чувствует себя абсолютно беспомощным, он не знает, куда девать руки. Но и на руки найдется управа, найдется тот, кто их отнимет. Вы разглядываете снимок человека, с которого сегодня содрали кожу, извините, это же форменная глупость, и пока вы его разглядываете, я тем временем спрашиваю себя, почему именно беспомощные испытывают такой страх и столь высоко оценивают свой риск оказаться среди жертв? Речь всегда идет о лицах среднего и пожилого возраста, находящихся под медицинским наблюдением, а молодые среди нас, да-да, именно среди нас, те, что должны быть под нашим наблюдением, но всегда из-под него уходят, мы обязаны их беречь, они наше будущее, но им неведомо чувство обреченности, они делают с вами все, да-да, все то, что вы сами хотели бы делать, потому что еще не знают, чем все это кончается. Доктор! Прошу вас!
Вот, к примеру, моя кожа. Она висит лохмотьями и почти полностью содрана. И жировые шишечки слетели с парнишечки. Они расплавились и больше ни на что не годны. Из них ничего не сделаешь. Обратитесь к молодым и отдайте им приказ, они его исполнят! Молодым еще в удовольствие заставлять людей, как собак, бегать на четвереньках, ползать на коленях, да, и лаять им велено, лаять как можно громче, а если не могут, молодые бьют их в морду, селезенку и мошонку. Стариков среди нас, – а они бережно относятся к своим органам, – надо думать, немного осталось, они еще с нами, хотя и не в непосредственной близости, они тоже пытаются отыскать что-то для себя в нашем замечательном вознаграждении, прошу, не отходите пока от наших фотоаппаратов, ведь среди нас есть старики, старики остаются с нами, они ведут себя тише некуда. Если бы я еще мог, я бы поднял вопрос о значении фактора беспомощности этих стариков. Ибо поднять его сами они не могут. Они, как уже сказано, пребывают с нами и нуждаются в том, чтобы мы их защищали, потому и не могут сами подняться. Они раздавлены, размазаны среди нас, но им не стоит падать духом, ведь именно для этого старость и предназначена. Поэтому о старости нужно заботиться в молодости, к счастью, только о собственной. Есть частные пенсионные фонды, да еще один чудак впридачу, тот, что сулит бессмертие после смерти, к сожалению, мы не знаем его в лицо, поэтому вот вам иная, частная версия: кое-кто подначивает бога войны, то есть заходит слишком далеко в своем нежелании выдать Богу тайну своей неуязвимости, потому что ее, этой тайны, у них нет, но Бог им не верит, ну да, но тут гремит гром, в скалу вонзается парочка снарядов, и идеальный солдат, проявлявший чудеса стойкости, обрушивается вместе со своей скалой в реку смерти. Привет, папа, вот и я! Тебе не стоило вновь поднимать из-за этого такой тарарам! Тебе не следовало швыряться своими мозгами, а Тартар уже существовал, эту реку тебе не было нужны создавать заново, она существовала задолго до тебя!
Доктор! Разве вы не слышите сигналы? Они скоро просверлят дырку в вашем паху! They said we will make you wish to die and it will not happen! They stripped me naked. One of them told me he would rape me. He drew a picture of a woman to my back and makes me stand in a shameful position holding my buttocks [22] . И так далее и тому подобное, нет, к сожалению, ничего подобного, и все же: слава богу, что картинки научились быстро перемещаться, иначе они так бы и оставались там, где появились, теперь же они передвигаются по миру быстрее нас, быстрее света, нет, так быстро у них не получится. Поступать так со старым человеком они не решатся, не потому, что он стар, а потому, что на снимке он выглядел бы глупо, вам не кажется? Кто-нибудь вроде меня, в моей собственной, как у Силена, келье, на флейте играю, обо всем забываю, я, пожилой облысевший бюргер! По мне, так уж лучше умереть! А потом в игру вмешается еще и этот Мидас [23] , которого мы хотели вывести на сцену только во второй части, но раз уж он появился, пусть остается, и эта задница, пока еще без ушей, спрашивает меня, в чем секрет моего успеха. Она, эта задница, разумеется, думает, что для успеха достаточно уже одного того, что живешь на свете, и в чем-то он прав, но я, тем не менее, втолковываю ему, что успех мимолетен, особенно если не основан на бесконечных тренировках. То есть и не успех вовсе. Самым лучшим было бы никогда не родиться. Второй по значению вариант – как можно скорее умереть. И, наконец, третий – научиться играть на флейте. Аполлон, любой Аполлон сам по себе куда привлекательнее, в таком случае имеет смысл заставить молодого, хорошо сложенного парня мастурбировать в присутствии солдат женского пола, в присутствии дам. Но этот Аполлон не соглашается. Значит, подыщем другого? Да, подыщем другого. Тогда из этой затеи что-нибудь и получится. Аполлон слишком горд для такого дела. А другому мы возьмем и прикажем. Уж его-то стыд не переживет, он сам переживет свой стыд, если понадобится, то и в лагере смерти.
22
Они сказали, мы сделаем так, что ты захочешь сдохнуть, но не сдохнешь! Они раздели меня догола. Один из них сказал, что изнасилует меня. Он нарисовал на моей спине женщину и заставил меня встать в постыдную позу, держа меня за ягодицы (англ.).
23
Как известно, Дионис наделил Мидаса способностью превращать в золото все, к чему бы он ни прикасался. В музыкальном состязании между Аполлоном и Паном невежественный Мидас присудил победу Пану, и Аполлон в отместку наделил его ослиными ушами.
Стало быть, о вас, моя прекрасная дама, о таких, как вы, людях без возраста, но нет, о них мы поговорим позже, нам сейчас не до женщин, прежде всего потому, что на этот раз они, в виде исключения, должны взять на себя активную роль и тем самым перестать быть женщинами. Наконец-то им это удалось – не быть женщинами. Я давно от души желал им успеха в этом деле. Осмелюсь утверждать, что они и раньше уже не были женщинами, но доказать это, разумеется, не могу. В их поле зрения попала материальная выгода, и вот они уже не могут без нее обойтись, ни дня без прибытка, так-то вот, а сейчас поговорим спокойно, совершенно спокойно, о доходах, ведь мы, не имеющие ничего общего с женщинами, мы здесь свои люди, как говорит поэт, все люди должны иметь хороших подруг, стало быть, поговорим, и пусть следы усталости от дневных трудов и многочасовых тренировок наползают на наши щеки, пусть темные тени угрожающе ложатся на темные горные склоны и на темную воду, на «Блэкуотер», да, на тот участок по ту сторону границы, уж не знаю, какой, там, где люди должны учиться у партнеров, собственников, инвесторов. Не торопясь, поговорим об этом еще раз. Когда кто-то принимается строить дом, он и не подозревает, что фирма «Блэкуотер» сразу же возьмется возводить что-то рядом. Она ведь часть новой процветающей индустрии, той индустрии, что сулит стабильность и протягивает тебе руку, когда ты обнаруживаешь свое обгоревшее, изуродованное тело на автостраде, на автостраде в Фаллудже [24] или как там зовется это место. Но нет, протягиванием руки они не ограничиваются, у них в запасе нечто иное, обещающее еще большее удовлетворение, как бы не так, одной благодарности им мало. За двадцать один миллион долларов они, например, охраняют гражданского управляющего – ах, его уже нет, неприятная история, но вот прибыл новый управляющий, будет и следующий, если они его впустят, а если не впустят, все равно прибудет, правда, уже другой, – двадцать один миллион сумма предельная, другие дают меньше, а большинство и вообще ничего не дает. Но куда важнее то, что в страну приходят крупные заказы, жирный кусок нужно как можно скорее разделать и разделить, солнце жарит беспощадно, если оно и дальше будет так жарить, для разнообразия разделают и охраняемого, а охраняемый – это, к несчастью, я! Такая вот незадача! Доктор, умоляю, принесите эту дурацкую инструкцию или позовите врача! Позовите себя самого! Охраняемый или защищаемый – я, но это одно название, потому что я всегда работаю без всякой защиты. Во вражеской стране. А доходом фирма делится весьма неохотно. Эта фирма, она широко пользуется любыми возможностями, одни возможности порождают другие, которыми она также пользуется, каждой в отдельности. «Блэкуотер», темная вода – или мутная? Мы вполне доверяем качеству вашей работы, фирма. Усваивайте дух войны! Да здравствует здоровье воина! Да здравствует, здравствует, здравствует и еще раз здравствует! Эту фирму основал человек, которого никто не знает в лицо. Это был не я, хотя мое лицо тоже неузнаваемо, так оно изуродовано. Я мог бы им быть, хотя и не таким удачливым, но это был не я. Никто не видел его, кроме нескольких, которые видели. Ему тридцать четыре года, он возглавляет фирму, примерный республиканец и мультимиллионер. И значит, он не нуждается в моих советах, он даже не пожал бы мне руку, если бы мы встретились, он бы не отнесся ко мне дружески, скорее ему свойственно недружелюбие. У него охраняемый письменный стол в охраняемом офисе, и он, как я уже сказал, недружелюбен из принципа. Кое с кем он все же дружелюбен. Например, с моими работодателями. Сейчас он работает над тем, чтобы слегка сократить цепь подчинения, на которой Линнди держит этого темнокожего, да-да, он тоже темнокожий, он когда-то любил прекрасное, но то, что делает Линнди, значительно эффективнее. Оно дает доход. Значит, этого пса в облике человека можно взять на короткий поводок и направлять куда надо. Там, где военным требуется 160 человек, нам, частной фирме, хватит и 25. Раньше он был здесь, а теперь снова убрался, этот человек из Северной Каролины. Поэтому у меня для вас есть масса налоговых уловок, мистер принц, да, для вас, вы что, не слышите, шеф, вы, что были здесь и снова куда-то смылись, как и кое-кто из ваших служащих, у меня для вас есть несколько уловок, да, для вас, даже если я вам несимпатичен и вы в этих уловках не нуждаетесь. Один маленький пример, и потом я опять замолчу, потому что именно в этом месте вам захочется услышать от меня еще больше, но вы ничего не услышите, вы и так все знаете, вам это не нужно. У вас есть все. Но тем не менее я расскажу вам, что сделала до вас другая фирма, такая же, как ваша, но другая, вы могли бы поступить точно так же, хотя вы наверняка уже давно показали другой фирме, как это делается: девять лет подряд подлежащие налогообложению доходы снижались и снижались, оседали в оффшорах, оффшоры получали их за здорово живешь. А когда лавочка перешла в руки оффшорной фирмы, появилась официальная возможность переводить доходы от неуплаченных налогов иностранным собственникам, то есть в оффшоры на Карибском побережье или в других жарких местах, залитых испепеляющим солнцем, с невиданно свободными, не переполненными людьми пляжами. Прежние собственники превращаются в пользующихся налоговыми льготами служащих со всеми социальными привилегиями, которые положены наемным работникам. Все, больше я ничего вам не выдам. Да, знаю, я садист, дал вам лизнуть крови – и в сторону. Не стану рассказывать, как можно еще и на налогах сэкономить. Это вам придется узнать самим, другие наверняка об этом тоже узнают, в верном месте и проверенным способом, узнают для вас. Да, война оживила бизнес, но, к сожалению, не оживила и людей, заполнивших эту площадку для авантюрных игр песком, в который они зарывают или сразу запахивают других, ведь война – золотоносный рудник! Но до него еще надо добраться. Стоит лишь царапнуть поверхность, как тут же начинает вытекать вонючее расплавленное золото тления. Вдруг выходит наружу все что угодно, любое, и впрямь любое свинство, любая мясная лавка, в которую вы вложили инвестиции, говорю без обиняков, вы потом сможете еще раз сэкономить на налогах. И израсходовать на это дело целую кучу людей. Поскольку они принадлежат не вам, получится неплохой бизнес, не так ли? Но следует не только убирать отжившее, следует строить, и тут появляется строительный концерн, да-да, сначала сносить, потом строить, и вот, значит, появляется концерн и ставит всех к стенке, которую сам же и возвел. И никто уже не спрашивает, кто ты – военный моряк, подводник или субподрядчик?
24
Фаллуджа – город в Ираке, получивший широкую известность в 1991 г. во время операции «Буря в пустыне».
Мы добились того, что уважение к нам основательно возросло. Там, у стены, которой знакомы лишь ваши спины, нет, и рожи тоже, я вижу их, смирных, – смирно!, это я вам, – я вижу, как они стоят с поднятыми руками, пока не почернеют. Эти люди замышляют недоброе только потому, что они люди, всего лишь люди, но ведь люди же, разумеется, против нас, против всего, что не их бог, но одного они не делают: все эти люди, что сидят на корточках на полу, воинственно, нет, раболепно выпятив задницы, не чокнутся даже за мою смерть, когда она, наконец, наступит, так как они не пьют! Не пьют – и все тут! А кто не пьет, тот не поет. И, само собой, не побеждает. Не люди, а нелюди! Звери! С ними вообще нельзя иметь дела, значит, тогда им придется иметь дело с нами. Это они уже поняли. Но что они сделают с нами? Вот что любопытно. Тем более что пришел мой черед. Не волнуйтесь, своего череда дождется каждый. Раньше или позже. Они для того и нужны, чтобы бить их, не зная пощады, но если придет черед их бить – тогда держись! Ну да ладно. Для начала мне хотелось бы вернуться в свою шкуру, вы же понимаете. Не хочу выпускать из рук удачу, хочу быть с ней на ты. Хочу спокойной старости, но она вряд ли выпадет на мою долю. Вот чего я хочу больше всего на свете – старости с ее страхами, смешно: кому уже нечего терять, тот более всего обуян страхом. Значит, старость со своими страхами порождает сильные поведенческие реакции на нечто, что еще не наступило, в этом и заключается суть страха: бояться того, что еще не наступило. Прошу вас, входите, чтобы я перестал, наконец, бояться. События, будьте так добры, отстаньте от меня! В нашем любимом испытании беспомощность выпячена явно недостаточно. Но если что не выпячивается, просто потому что не может, так это старость. Но кто об этом говорит, кто? Наша старость никогда не наступит, потому что все мы умрем в своих домиках на колесах, что-нибудь более дешевое мы, ветераны, не можем себе позволить, мы, группа бывших истребителей танков, крепко держимся друг за друга, как газ и нефть. Серу мы отделяем, а потом купаемся в ней. Даже в аду не чувствуешь себя так уютно, как здесь. Здесь мы в любой момент можем умереть, могли бы умереть, поэтому мы строим планы только на сегодня. И никогда на завтра. Тем более на послезавтра. Только на сегодняшний день. Даже на сегодняшний вечер не строим. Мы живые мертвецы. Мы и вчера уже не имели права жить, так как всякий иск о возмещении ущерба за причиненные нам войной увечья, даже имеющий обратную силу, был отклонен. Отклонен и проштемпелеван. Сначала мы сильно пугаемся и наживаем травму, потом вешаем себе эту травму на шею, шея оказывается зажатой, словно шнуром, и мы никогда, никогда уже не сможем заснуть. И за все это мы даже не получаем возмещения ущерба! Быть может, у всех нас уже поводок на шее, и Линнди дергает за него, так как думает, что этот очень весело. Могу понять. И могу только повторить: так она и делает. Уж лучше я погибну человеком без возраста, без страха, нет, это я на себя наговариваю, я человек боязливый, находящийся под медицинским наблюдением, и моя пассивная способность справляться с трудностями соответствует, так как я уже имею опыт самопожертвования, моей высокой социальной дезорганизации. Ветеран стар, болен или мертв. А наемник всегда очень одинок, он бредет по пустыне, один как перст, под ногами обжигающе горячий песок, это знал уже Фредди Квач. Бездомны многие на земле, они бездомны, но не без моих денег. Не без моих денег! А с моими деньгами и подавно.
Приведу пример. Пример инвестирования. После того как был взорван прекрасный корабль под названием «Cole» [25] , мы по этому образцу, по образцу «Cole», построили учебное судно, в конце концов, надо же чему-то научиться, прежде всего строить, а не сносить, лучше сначала строить, а потом сносить, и тогда настанет черед восстановления с протеинами и минеральными веществами, да еще нужно бороться с обезвоживанием; я уже говорил, строительство – это наш способ жизни и наша задача, а теперь мы построили еще и открытый авианосец, для совершенствования ВВС Маршалла. Ничего похожего у вас нет, и у вас тоже. Да и у меня. Итак, меня сжигают заживо, помешать этому я не могу, вешают на мосту, и этому я помешать не могу, ради бога, сказали мне, вернитесь в страну, откуда прибыли, но я этого не хотел, thank you that you let me live in your country, только и сказал я, идиот, больше они мне ничего сказать не дали, не успел я открыть рот, как уже сидел в самолете. Всех на обратный рейс. Мы вежливо просим вас вернуться в страну, откуда прибыли. Я бы все равно это сделал. Но тогда я еще не знал, что они не дадут мне жить и в другой стране. Вот в чем загвоздка. Или гвоздь проблемы. Всегда найдется гвоздь, на котором мы будем висеть, на который нас повесят, как забытое кожаное пальто, нет, кожа с меня уже содрана. Стало быть, если вы спросите меня, чего мне больше не дано, я отвечу: это и впрямь выглядит жутковато, мертвый я не похож на самого себя, это значит, что при жизни я наверняка больше походил на самого себя, чем сейчас, теперь эта похожесть исчезла, меня отделили от меня, о чем я уже не раз говорил, я не думал, что от этого будет толк, да и нет никакого толку. Чем чаще об этом говоришь, тем меньше толку. Сравните эти снимки: до и после. У меня остался только мой снимок, чтобы зацепиться за меня самого, я хочу, чтобы меня узнали хотя бы после смерти. Если хочешь быть узнанным, соответственно нужен снимок, чтобы обзавестись имеющим законную силу документом, для документа требуется определенного вида фото, а для фотографирования надо только одно: свет свет свет. Я глубоко втягиваю его в свои легкие. Неважно, откуда он падает, он нужен – и точка. Или конец. Но даже эти новые снимки не проливают свет на тех, кто построил эти пирамиды из человеческих тел, и это сделано не тысячи лет, а всего несколько месяцев тому назад. Даже родная мать не узнала бы меня на этих снимках. Притом что я с самого начала хотел выглядеть иначе, правда, скажи кто-нибудь, что я хотел выглядеть, как на этих снимках или что я очутился здесь ради того, чтобы скопить денег на пластическую операцию, это было бы слишком, кстати сказать, пластическая операция очень даже подошла бы нашей Линнди, с ее рожей долго не побегаешь, нет, так далеко от самого себя я не стал бы убегать ради того, чтобы стать красивее. Но здесь, где я отделился от себя, полуобугленный, висящий на перилах моста, до этого момента получавший тысячу долларов в день, здесь я обрел, наконец, другой вид, соответствующий тому миру, из которого вышел. Не имею понятия, подходит ли это соответствие иному миру, тому, в который иду.
25
Капуста, перен. «зелень», «деньги» (англ.).
Кстати, где трое других? Одного я вижу, он висит рядом, чуть выше меня, но нас вроде было четверо, разве нет? Для тех двоих, которых я сейчас не вижу, найдется другая форма превосходства, это уже не моя забота. Этот мир – сплошная частная собственность, моя фирма – частная собственность, я тоже частное лицо, и эти мои снимки должны бы, собственно, представлять частное лицо. Так я думал. Все эти леса, озера, деревни, города, которые могли бы неплохо получиться, отставим пока в сторону и основательнее займемся мной. Боюсь, в мире ином это будет не совсем кстати, но в этом сойдет, плевать я на все хотел, раз мои любимые места исчезли из моего поля зрения, их больше нет и никогда не будет. В моих ребрах свистит ветер, я никогда уже не буду с наслаждением разглядывать лес, озеро, деревню или город. Мне остались только эти железные перила. Я их вижу. Ветер поет свою песню, используя мои ребра как лиру, а вот появляется и этот глуповатый блондин Аполлон с обесцвеченными волосами и с вечной лирой в руках, другие играют лучше, он пока не очень хорошо, но меня он победит, это он сумеет, он хочет и будет совершенствоваться, но и тогда найдутся те, кто играет лучше, чем он, он же захочет играть еще лучше, и так далее, ну, его-то мы теперь заполучили, этого всезнайку с Запада, там он все больше уходит в тень, этот солнечный бог, этот блондин. Стоп, вот он приближает свое приветливое и в то же время строгое лицо ко мне, и я замечаю, что он не настоящий блондин! Настоящих блондинов вы найдете среди – нет, среди солдат вряд ли – среди несчастных червяков, по темным корешкам волос, хотя и очень коротко подстриженных, я вижу, что этот человек их однажды покрасил, а потом забыл постоянно делать то же самое. Он обесцветил волосы, сделался белокурым, потому что счел это стоящим делом. Неоновый блондин, ну да, для снимка нам столько света не нужно, а этот неоново-блондинистый, несмотря ни на что, сидит на обвисшей ветке, я осмеливаюсь дать этот прогноз, здесь и сейчас! Он слышит, как кто-то другой пытается играть на его инструменте, а потом перестает, на реберном своде как на лютне, стоя на голове, вверх ногами, головой вниз, снизу вверх, но всегда сверху, как ему и положено, он играет всегда одну и ту же мелодию, издает одни и те же звуки, дилетант несчастный! На флейте из человеческого тела лучше не сыграешь. Тут надо знать куда дуть и где в половом члене оставлять дырку, да и поворачивать его нельзя, он ведь одним концом прочно прирос к телу. И все же повторю еще раз: упражняться упражняться упражняться! Снова и снова повторять заученное! Иначе ничего не выйдет. Наконец-то я могу познакомиться с самим собой, на этом мосту можно идти только налево или направо, если смотреть с моего места, а если с вашего, то вперед или назад. Или прыгнуть вниз. Но на это я бы не решился. Да у меня и времени не было. Трое из нашей четверки были штатскими, и среди них, конечно же, я! И зачем это я лезу вперед? Я сказал «штатские», люди со стороны, Аполлон, такого идиота, как ты, мне еще не доводилось видеть. Ты одно из самых глупых созданий западной гемисферы! Когда думаю, что ты выиграешь это соревнование, я просто с ума схожу. Говоря объективно, это любой подтвердит, ты, Аполлон, бездарен, может, к чему-то у тебя и есть талант, но однозначно не к музыке, хотя ты постоянно твердишь, что она в твоей компетенции. Сожалею, но я должен тебе это сказать. А судья нам больше не понадобится, он все равно был бы необъективен, даже если бы и нашелся такой, мы все равно не стали бы ждать его суда. Мы не ждем больше ничьего суда, мы слишком долго ждали, ждали всего, и знаем, что последний суд еще не значит, что за ним последует Страшный суд, но будет апелляционный суд, в этом я абсолютно уверен, и будет Страшный апелляционный суд всех времен и народов, в том числе и самых древних, его нельзя будет избежать, ни один из нас не доживет до своей естественной старости, но мы все же будем ждать, хотя никогда не умели этого делать. А потом наступит то, что обычно наступает для того, кому надо делать свободный выбор: разбрасывать камни, сжигать заживо, сжигать до смерти, сжигать без остатка, совсем не сжигать, кого-то обезглавливать, топтать, бить, колоть ножом, ну да, все по полной программе. Опустошить бутылку, пока идет программа. Встряхнуть ее так, чтоб брызги полетели. Вы этому уже научились, хотя и не вполне. Вам всегда чего-то недостает.
Вы повесили меня здесь. Совершенно бесстыдно, не спросив моего согласия. Доктор, помогите! Немедленно позовите врача, я вижу, инструкция у вас, наконец, появилась, а теперь позовите врача, иначе виновником моей смерти будете вы! Я бы с удовольствием снова оказался в собственной шкуре, я не устаю это повторять, говорю уже второй или третий раз и буду повторять впредь, хотите пари? Времени у нас хватает. Повторение – моя специальность, потому что мне в голову приходит мало мыслей, вот и приходится по десять раз повторять одно и то же. Я без конца читаю мораль, но этого, как видите, недостаточно! Зато моя иммунная система теперь достаточно натренирована, вы не находите? Что лично до меня, то я не нахожу. Я так часто повторяю те немногие мысли, которые приходят мне в голову, что едва раскрываю рот, как люди с воплями разбегаются в стороны. А мне всего лишь хотелось громко закричать. А если к тому же они меня видят, их ничем не удержать! Один я, натурально, не могу сдвинуться с места. Итак, что же они собираются делать с моей кожей, спрашиваю я себя? Пустят на переработку? Во что, скажите на милость, и для чего? Во всяком случае, переработают во что-то необычное, так как кожа повреждена. Обожжена и повреждена. Они могут развесить ее на верхушках деревьев, на перилах моста, на дорожных знаках, на виадуках, меня, мое тело, павшее на поле боя, нет, это в любом случае не поле боя, там, где я пал, не погибает никто, кроме меня! Это поле боя для одного человека. Я нахожусь в недоступном ни для кого месте, оно доступно только для фотоаппарата, который определяет мою сущность, ибо определять группу крови или делать анализ ДНК уже слишком поздно, моя группа крови и моя наследственность мне уже не понадобятся. Кому я их передам? Да и зачем? Чтобы мою прекрасную флейту вырвали у меня из рук и швырнули в реку, а потом кто-нибудь подобрал и снова отдал Аполлону, и все началось бы сначала, только теперь уже я не смог бы оставить после себя наследника? Я даже не могу оставить за собой свое гарантированное наследие, свою жизнь, единственным наследником которой являюсь, и передать ее кому-нибудь тоже не могу. Большая часть меня совершенно обуглилась. То, что осталось, даже не задница с ушами вроде упомянутого выше Мидаса, этого судьи, третейского судьи в вопросах искусства, эта задница с ушами не расслышала, что Аполлон играет много лучше меня, причем только из-за того, что он фальшивит, Мидас должен был услышать, если не совсем оглох, что Аполлон фальшивит, этот блондин, эта крашеная белокурая бестия Запада, этот обманщик, ловкач, прилепивший к заднице уши, одно слева, другое справа, а потом еще раз слева и справа, потому что судья отдал первенство не богу, а просто, хотя и не чисто человеку, надо же. Вот так – судье, как только он присел на корточки, чтобы лучше слышать, тут же приклеивают к заднице уши. Он мог бы слушать и стоя, тогда ушам не пришлось бы покидать свое место, чтобы лучше слышать. А что получу я, проигравший? Некогда белокурый, а теперь обугленный? Доктор, прошу, немедленно позовите врача! Он наверняка достанет для меня новое тело, я непременно попрошу его об этом, он ведь слишком поспешно отправил старое в прозекторскую. Так. За новое тело! Но кто прежде стащил мои голени? И что будет представлять собой совершенно черный, обугленный торс? Такое и представить себе нельзя. Валяется на мосту, потом его повесят на перилах. Придется поднять и слегка почистить. Кто спер мои красивые бедра, которые я так долго тренировал, по крайней мере, для меня они были достаточно красивы? Ну что это за вид: я вишу на мосту, ноги ополовинены, а где остальное, где голова? Раньше я бы ни за что не поверил, что все зависит от головы! Только когда ее лишишься, замечаешь, что она вполне пригодилась бы – для игры на музыкальном инструменте и вообще. Раньше за нас всегда думали другие, но стоит только захотеть думать самому, как голова тут же слетает с плеч. Тогда вид становится особенно некрасивым, это и впрямь переходит всякие границы, хотя любое последующее дорожно-транспортное происшествие по причине алкогольного опьянения легко могло бы учинить то же самое, стоит только починить свое средство в автомастерской и захотеть прокатиться с ветерком. Это переходит границу, определяющую мою человеческую сущность, тут решается вопрос, человек я, зверь, бог или минеральная вода. Я еще наполовину суверенное существо, но я не суверен, я не голова своему телу, она у меня как раз отсутствует. А мозги – их найдут позже в чьем-нибудь огороде.
О Господи: всемогущий, нет, не бог, а другой, свалился вчера с велосипеда, я выдаю вам эту тайну, но прежде чем вы поймете смысл моего поступка и сделаете мое предательское сообщение своим достоянием, он снова будет здоров, все его ссадины заживут. Всемогущий содрал кое-где кожу, что неудивительно. Вокруг толпятся врачи, что-то советуют. Даже самый отъявленный, самый закоренелый недоброжелатель не смог бы представить это происшествие с нашим сувереном как покушение на убийство, тем более как попытку самоубийства. Нет, жертвой он тоже не был, это не входит в его обязанности, его обязанность – быть богом, он своего рода Аполлон, неплохо для его возраста. Ни в одной цивилизации глава государства не подвергается обычному судебному преследованию, его могут всего лишь отрешить от власти, но отрешение от власти означает для него лишение рассудка, который у него, к счастью, пока еще есть, один бог знает, зачем он ему нужен, он носит под костюмом какой-то прибор, причем на спине, из него-то и выходит рассудок; всемогущий топчется вокруг, он не знает, где искать пропажу, он, всемогущий, глуп, как и все всемогущие, его рассудок лежит совсем рядом, только руку протяни, а он его не находит, вот же он, за спиной, но протянуть руку за спину ему не приходит в голову – вероятно, из-за шока, вызванного падением с велосипеда. Ой-ой, что-то случилось с телом суверена? Несчастный случай. И где он сейчас, этот несчастный случай? Не знаю, но сейчас узнаю. Суверен ведь всегда неразлучен с фотокамерой, а его мозги в маленьком рюкзачке пристегнуты ремнями за спиной. На этот раз с ним были его фотокамера, его хранители и защитники, его личный врач и, к счастью, его мозги. Но эти свидетели молчат. Sorry, сейчас я вас разоблачу, они не молчат, отнюдь! Я слышу крики, они идут не от властителя Аполлона, они доносятся из святого месяца Рамбазамба или из святого месяца Реммидемми, оттуда, где с особой жестокостью мучают пленных в их камерах, Петр, я взываю к тебе, я взываю к самому себе, или же призови хотя бы самого себя к порядку! Что этот месяц для них дело святое – всего лишь, в лучшем случае, дополнительный повод! В это трудно поверить, но даже генерал должен присутствовать при битье до забытья и отправке в небытие! Собственной персоной! Какая честь! Притом что очень многие из нас умирают в одиночестве, без генерала. Высшее присутствие при полном отсутствии человечности, с ума сойти! And they took pictures of everything. Велосипед со свалившимся, нет, не мы его свалили, это происшествие со свалившимся президентом не увидишь ни на одной фотографии. Хотя фотоаппарат там был. Это несправедливо, я хотел бы хоть раз запечатлеть образ бога, к тому же в момент его победы.