Бер и Берегиня

Пушилина Вероника

Сергий не был оперативником в прямом смысле этого слова, как я или Милош, но у него очень хорошо получалось находить информацию, да и знание старославянского было огромным плюсом. К нам в души он не лез, что добавляло еще больше нашего уважения к нему, но иногда, после особенно тяжелых операций, его слово, его спокойствие, помогало унять боль и снять груз с души.

Как правило, насколько мне известно, в спецотделы, подобные нашему, попадали только православные. Возможно, это зависит от территории нахождения, а возможно, просто так получалось, не суть важно. Меня крестили еще младенцем, Милоша так вообще вырастил в горном монастыре православный старец, который во времена печально известной кровопролитной войны сербов с албанцами, случайно нашел в лесу одиноко

сидящего и плачущего мальчика, всего оборванного и перепачканного в крови. Подумав, что парнишка сирота, забрал к себе в приход, где обучал его праведной жизни. Когда же Милош начал оборачиваться, взялся за его воспитание с утроенной силой. Убить нечистого по рождению, но воспитанного в строгости и смирении уже подростка, старец не дал никому, как и не стал делать этого сам. За что ему мое личное и персональное спасибо. После тихой смерти своего приемного отца, Милош уехал в Россию, а нательный крест его отца всегда висит на его шее.

За 18 лет нашего знакомства, своевольный, блудливый, немного распиздяйский серб стал мне роднее кровного брата. Несколько раз прикрывал меня, вытаскивал из таких жоп, что вспоминать страшно. Впрочем, как и я его. Не зря говорят про русских и сербов — один цвет, одна вера, одна кровь.

Сашка пришел к нам полгода назад, после года лечения и реабилитации. Хмурый, замкнутый лопоухий двадцатилетний паренек, он до боли напоминал мне себя самого. В больницу он попал после инцидента на военных учениях. Тогда на группу солдатиков-срочников и пару офицеров напала упыриная стая. И эти твари, не смотри, что тупые как пробки, действовали хитро. Сначала устранили офицеров, как потенциальную угрозу, а потом принялись за молодое мясо. Сашку нашли без сознания, но живым… Рядом с ним лежало несколько разорванных автоматными очередями упыриных тел. Санек был готов биться до конца. Об этом красноречиво говорила зажатая в руке граната. Почему его не сожрали- загадка. Что-то спугнуло, наверное.

Узнав его историю, отец Сергий сказал, что из таких, как Малой, и вырастают настоящие защитники православных земель. Готовые умереть, но не сдаться. На память сразу же приходили моряки Севастополя, которые рвали себя и вражеские танки связками гранат, когда кончались патроны, солдаты, которые закрывали собой амбразуры и пулеметы, гордые, пусть и не православные полицейские, которые под дулом пистолета говорят «Работайте, братья», летчики, подрывавшие себя на чужой земле, чтобы забрать с собой побольше игиловцев и кричащие перед подрывом: «Это вам за пацанов», офицеры, вызывающие огонь на себя. Перечислять можно бесконечно долго. Сколько их таких было за все время существования мира? Потом, в курилке, босс наш сказал, что парня он специально забрал к нам по двум причинам. Первая: в отделе царила дружеская, почти семейная обстановка, что ему сейчас было необходимо больше всего, так как парень — детдомовский. Вторая: у нас одни из самых долгоиграющих оперов, с огроменным опытом. Парня нужно натаскать, у Малого будет большое будущее. Возможно, его после пары тройки лет отправят командовать собственным отделением, а может — как достойную замену нам.

Санек влился в коллектив моментально и стал меняться на глазах. Из загнанного в угол зверька, который огрызался почти на каждое слово, и пытался показать свою молодецкую удаль, превратился постепенно во вдумчивого, последовательного оперативника, который принимает взвешенные решения. Он перестал пытаться завоевать свое место в выдуманной им же самим иерархии между нами тремя. Он не сорвался после первого задания, хотя мы и караулили его, опасаясь необдуманных импульсивных действий, но нет. После крещения огнем, он не стал напиваться, как делают это многие, не стал пускаться во все тяжкие. Он просто… уснул. Проспал он в отделе что-то около суток. За все наши попытки разбудить его, наша Нина грозилась нас всех поубивать, если мы не дадим ребенку заспать стресс. Ведь сон — лучшее лекарство.

Ну, а наша Нина — это нечто! Бодрая старушка с огненно-рыжими волосами, ярко-красным маникюром, и дико красивыми зелеными глазами была душой нашей маленькой компании.

Я без стеснения мог назвать ее матерью, столько она нянчилась со мной, с Милошем, с Сашкой. Она — тот самый крепкий цемент, что удерживает трех, ну хорошо, пока еще двух с половиной вспыльчивых мужиков на поводке. Где ласковым словом, где теплым объятием, а где и жестким, но не обидным материнским подзатыльником. Таить обиду на нее было невозможно. Одним своим присутствием она разряжала напряженную атмосферу. А еще она нас лечила. Если отец Сергий лечил души, то Нина лечила тело. Снадобьями, зельями, и хирургическим скальпелем. Внимательный слушатель, еще более опытный врач, она ставила на ноги безнадежно покалеченных максимум за три месяца. Несколько раз ее пытались переманить в другие отделы, но Нина была непреклонна и всегда возвращалась к нам — «своим мальчишкам», как она нас называла.

— О, а вот и Саня, — Милош пихнул меня в плечо, поведя носом по верху, — Сейчас подойдет.

И правда, матерившийся Санек продирался к нам сквозь густые заросли.

— Привет, — буркнул он, натягивая на покрасневшие от холода уши ворот куртки и, пожав нам руки, увидел то, что осталось от Виктора. Увидел, замер, и присвистнул:

— Вот это нихрена себе… А где голова?

— А хер его знает, — пожал плечами я, — Милош всю округу обнюхал, головы нет.

— А она вообще была? — задал тот же вопрос Малой, подходя ближе и осматривая останки.

— Была. Это Витек. И у нас есть свидетель. Он подвозил мою знакомую девушку сегодня утром. И она сейчас сидит дома, ждет опроса.

При мысли о Варваре почему-то стало тепло. Как-будто разом кончился дождь и осень сменила вне графика весна. На раздавшийся звонок, я ответил чисто машинально словами, которых от себя никак не ожидал.

— Да, Булочка, — и только потом посмотрел на номер абонента. Незнакомый, кстати.

Звонила Варя. Поставила пироги и ждет нас. Мило. Коротко переговорив с ней, увидел ржущего беззвучно Милоша, и удивленно смотревшего на меня Малого.

— Булочка? — переспросил серб, — А ей идет! Хоть она и не в моем вкусе, но я б ее попробовал! Сдается мне, она сладкая.

— Рискни, и тебе пиздец! — рычу в ответ, непроизвольно сжимая руку в кулак.

В душе начинает ворочаться горячая ярость, готовая выплеснуться наружу. Сашка бледнеет, Милош делает шаг назад. Видя испуг в глазах Малого, удивляюсь самому себе. Что за нахер? С каких пор я воспринимаю Милоша, брата и друга, как соперника? И почему так раздражает присутствие Малого?

— Кир, — осторожно протягивает Малой, — По-моему, тебе надо наведаться к Нине…

— Да, Саш, спасибо, — киваю я ему, моментом успокаиваясь.

Милош все еще смотрит с подозрением. И вдруг тянет воздух носом. Замирает, но ничего не говорит, а лишь начинает улыбаться. Пожимаю плечами и закуриваю. Так тебе и надо, нюхач. В ответ серб разгоняет сизый дымок и показывает фак. Фыркаю. Тоже мне, детский сад. Малой смотрит на все это, качает головой, и начинает фоткать останки.

Закончив с необходимыми мероприятиями, направляемся в сторону девятиэтажки Вари. По пути встречаем местных полицейских, объясняем ситуацию, показываем корочки, и просим оцепить место происшествия. Они явно довольны тем, что висяк у них забирают, поэтому соглашаются постоять на страже. С этими ребятами мы работаем не в первый раз. Парни толковые, но слабонервные. Поэтому точно знаю, что никто из них не сунется туда, пока не приедет наша машина, чтобы забрать останки, которые Малой упаковал в мешки.

Варвара открывает дверь сразу, пропустив нас в квартиру. И провожает на кухню, где на маленьком обеденном столе стоит, без преувеличения, тазик румяных, ароматных пирожков! И вазочка с печеньем, и блюдце с медом, и четыре больших кружки с горячем чаем.

— А откуда… — Милош посмотрел на стол.

— Курила на балконе, видела, как вы к дому пошли, — пожала Варя мягкими плечиками, — и решила, что вы точно не откажетесь от горячего чая. Да и пирожки только из духовки. Чего-то более серьезного нет, простите. Я не ждала сегодня никого, — на последних словах чувствую, как становится стыдно.