Берег Фалеза
Шрифт:
Должно быть, красота Юмы сразу взяла меня в полон, иначе я, конечно, давно сбежал бы из этого дома на чистый воздух, на свежий океанский простор или хотя бы на берег какого-нибудь ручейка… Впрочем, я ведь к тому же был связан и с Кейзом, ну и, понятно, навеки покрыл бы себя позором и уже никогда не смог бы ходить по этому острову с высоко поднятой головой, улизни я от девушки в первую брачную ночь.
Солнце уже село, и по всему небу полыхал закат, а в доме засветили лампу, когда возвратился Кейз с Юмой и с негром. Юма принарядилась и натерлась благовониями; на ней была юбочка из очень тонкой тапы, переливавшейся на сгибах, что твой шелк. Ее груди цвета темного меда были слегка прикрыты добрым десятком ожерелий из семян и цветочными гирляндами. За ушами и в волосах алели
Вот что значилось в этом документе. Его написал Кейз – вырвал лист из конторской книги и сам за всех расписался:
«Сим подтверждается, что Юма, дочь Фа-авао из Фалезы, сочеталась беззаконным браком с мистером Джоном Уилтширом, сроком на одну неделю, и вышеназванному мистеру Джону Уилтширу не возбраняется послать ее к чертовой матери, как только он того пожелает.
Джон Черномазый, капеллан старой баржи.
Выписка из судового журнала. С подлинным верно Вильям Т. Рэндолл, капитан».
Ничего себе бумажка? А девушка прячет ее у себя на груди, словно слиток золота. Трудновато не почувствовать себя при этом мелким подлецом. Но таковы были нравы этих мест, и не наша (так твердил я себе) в том вина, а миссионеров. Если бы миссионеры оставили туземцев в покое, мне бы совсем не пришлось прибегать к этому обману. Я бы просто выбрал себе в жены всех девушек, какие пришлись мне по вкусу, а как надоест, прогонял бы их, и совесть моя была бы чиста.
И чем гаже я себя чувствовал, тем скорее хотелось мне со всем этим покончить и уйти, и я даже не обратил внимания на то, как изменилось обхождение со мною Кейза и его приспешников. Поначалу Кейз в меня прямо-таки вцепился, а теперь, словно цель его была достигнута, так же явно стремился от меня отделаться. Юма, сказал он, покажет мне мой дом. И с этим вся их троица поспешила распрощаться с нами у дверей.
Уже спускалась ночь. В поселке пахло цветами, древесной листвой, морем и печеными плодами хлебного дерева. За рифом гулко шумел прибой, а издали – из леса, из хижин – доносились веселые, звучные голоса туземцев – и взрослых и ребятишек. Приятно было вдыхать свежий воздух, приятно было сознавать, что я отделался от капитана, а вместо него возле меня это юное создание. Клянусь богом, мне даже померещилось вдруг, словно я у себя на родине, в Англии, а рядом со мной одна из наших девушек, и я невольно взял Юму за руку. Ее пальцы оказались в моей ладони, я слышал ее порывистое, участившееся, дыхание, и внезапно она прижала мою руку к своей щеке.
– Ты хороший! – воскликнула она и побежала от меня вперед, потом остановилась, оглянулась, на лице ее сверкнула улыбка, и она снова побежала вперед. И так она вела меня вдоль опушки леса узенькой тропкой к дому, который стал теперь моим.
Правду сказать, дело-то обстояло вот как: Кейз посватался к Юме от моего имени прямо по всем правилам. Он сказал ей, что я от нее без ума, а на остальное мне, дескать, наплевать и, гори все огнем, я должен получить ее, после чего бедная девочка, зная то, о чем мне было тогда совсем невдомек, поверила ему, поверила каждому его слову, и у нее, понятное дело, совсем закружилась голова, – ну, тут и гордость и чувство благодарности. А я-то ведь ни о чем этом и не подозревал. Я был решительно против всяких там романтических бредней: достаточно насмотрелся я на белых, вконец измученных родственниками своих жен-туземок, на их дурацкое положение и потому сказал себе, что должен тотчас же положить всем этим глупостям конец и поставить мою подружку на место. Но она была такая хрупкая, такая красивая, когда, отбежав вперед, оборачивалась
В дом она вбежала первой, и не успел я переступить порог, как вспыхнула спичка и окна засветились. Дом был хорош, построен из кораллового туфа, с очень просторной верандой и большой гостиной с высоким потолком. Только мои чемоданы и ящики, грудой сваленные в углу, порядком портили впечатление, но возле стола, среди всего этого разорения, стояла, поджидая меня, Юма. Ее кожа ярко золотилась в свете лампы, а огромная ее тень уходила под железную крышу. Я остановился в дверях, и она поглядела на меня – в глазах ее были и призыв и испуг; затем она коснулась рукой своей груди.
– Я твоя жена, – сказала она.
И тут случилось со мной такое, чего еще не случалось никогда. Меня потянуло к ней с такой силой, что я пошатнулся, словно суденышко, подхваченное внезапно налетевшим шквалом.
Я не мог произнести ни слова, даже если бы захотел. А найди я в себе силы заговорить, я бы все равно промолчал. Я стыдился того, что меня так влечет к туземной женщине, стыдился этой комедии брака и этой бумажонки, которую она спрятала на груди, как святыню, и, отвернувшись, я сделал вид, будто роюсь в своих ящиках. Мне сразу подвернулся под руку ящик с бутылками джина – единственный, который я привез с собой. И вдруг – то ли ради этой девушки, то ли вспомнив старого Рэндолла, – но я принял совершенно неожиданное решение. Оторвал крышку ящика, одну за другой откупорил своим карманным штопором все бутылки и велел Юме пойти на веранду и вылить весь джин на землю.
Вылив все до капли, она возвратилась в комнату и с недоумением поглядела на меня.
– Это плохое, – сказал я, обретя наконец способность ворочать языком. – Когда человек пьет, он нехороший человек.
Она, казалось, была согласна со мной, но задумалась.
– А зачем ты его привезти? – спросила она. – Не хотеть пить не везти. Так думаю я.
– Да, ты права, – сказал я. – Но было время, когда я хотел пить. А теперь не хочу. Видишь ли, я не знал, что у меня здесь будет маленькая женушка. А теперь, если я начну пить джин, моя маленькая женушка будет меня бояться.
Я говорил с ней ласково, и этого уже было за глаза довольно. Я же дал себе слово никогда не принимать своих отношений с туземками всерьез. И я замолчал, боясь прибавить еще хоть слово.
Я присел на пустой ящик, а она стояла и очень серьезно смотрела на меня.
– Я знай, ты хороший человек, – сказала она и вдруг упала передо мной на колени. – Я теперь твой, совсем, совсем твой! – пылко воскликнула она.
Глава вторая. Отверженные
Утром я вышел на веранду, когда занималась заря. Мой дом стоял на краю поселка; с восточной стороны чаща леса и холмы закрывали от меня горизонт. С западной стороны дома струился быстрый прохладный ручей, а за ним лежал утопавший в зелени поселок: кокосовые пальмы, хлебные деревья и хижины. Кое-где в домах открывались ставни. Я видел темные фигуры: кто-то уже проснулся и сидел под своим пологом от москитов, и то здесь, то там среди зелени листвы двигались молчаливые тени, похожие в своих разноцветных ночных одеждах на бедуинов с картинок в Библии. Кругом было тихо, торжественно и прохладно, как в могиле, и на заливе огненным пятном лежал отблеск зари.