Берестяная почта столетий
Шрифт:
Сделавшись хозяевами новых богатых земель, бояре стали владельцами и всех находящихся в них ценностей. Отправляя эти ценности за рубеж, бояр«получали и основную прибыль от их продажи купцам. Наживались и купцы, продававшие товары иноземцам. В купеческие кошельки ложилась и прибыль от следующей операции, когда купленное у иноземцев сырье перепродавалось ремесленникам. И только ремесленники могли рассчитывать лишь на то, что они смогут заработать собственным трудом.
Во всей этой системе общественных взаимоотношений наиболее выгодное место занимал боярин, в руки которого стекалась львиная доля доходов. И не случайным кажется теперь то, что как раз в конце XI в. новгородское боярство вступает в решительную борьбу с князем за полноту власти в Новгороде
Коснемся других возможностей археологии в изучении средневекового Новгорода. Люди, побывавшие в древних городах Владимиро-Суздальской земли и в Новгороде, обращают внимание на заметную разницу в убранстве средневековых каменных зданий. Владимирские церкви XII и начала XIII в. покрыты «коврами» каменной резьбы, в которых причудливые орнаменты обрамляют изображения птиц и зверей, фантастических животных и небывалых цветов. Стены новгородских церквей украшены скупо, сама поверхность кладки из чередующихся слоев кирпича и известки или из розового ильменского известняка служит им украшением. Эта разница, казалось, говорит о различиях в областных характерах русского человека, порождая мысли о суровости новгородца, жившего среди болот и сырых лесов. Изощренность каменной резьбы владимирских церквей долгое время оставалась искусствоведческой загадкой. Откуда мог возникнуть ее стиль? Исследователи вспоминали летописное сообщение о том, что Андрей Боголюбский призывал к своему двору художников из дальних стран, и искали корни этого стиля в других странах, от Италии до Армении.
Раскопки в Новгороде решили эту загадку, перечеркнув и возникшее было представление о примитивной простоте рядового новгородца. Оказалось, что очень многие деревянные предметы, повседневно служившие человеку, украшены такой же причудливой и изощренной резьбой, как и стены владимирских храмов. А когда в слое XI в. были найдены уцелевшие дубовые колонны здания, построенного еще в X столетии, на них оказались фантастические существа – двойники владимирских. Только новгородские были на 200 лет старше. Значит, загадочный стиль в действительности возник не за рубежами Руси, а на славянской почве. И там, где не было подходящего камня, пользовались главным поделочным материалом прошлого – деревом. Во Владимире резали и на камне, и на дереве, но деревянные предметы там не сохраняются в земле. В Новгороде резали на дереве, а не на камне потому, что строительный материал Новгорода – ильменский известняк рыхл и вовсе не приспособлен для резьбы, в отличие от владимирского плотного и пластичного белого камня.
Что же касается резных дубовых колонн, о которых только что было рассказано, вполне возможно, что они являются дошедшим до нас остатком древнейшей новгородской церкви – тринадцативерхой дубовой Софии, построенной сразу же после принятия христианства, в 989 г., а в середине XI в. сгоревшей. Ныне существующий Софийский собор был выстроен после этого пожара, и несколько поколений историков русской архитектуры мечтают найти остатки древнего собора и представить себе внешний вид этой восхищавшей современников постройки.
Открытие неведомого ранее мира бытового искусства оказалось важным и по другой причине. Прежде, когда этот мир еще не был известен, великие произведения новгородской архитектуры и живописи воспринимались как прекрасные цветы, выросшие на пустыре. Понимать их красоту, думали тогда, могут только немногочисленные избранные ценители из среды высшего духовенства и боярства и сами художники.
Сейчас мы видим, что это не так, и шедевры высокого искусства, и украшенные резьбой деревянная ложка или костяной гребень принадлежат к одному кругу явлений, порождены общим стремлением к красоте, потребностью выразить художественный вкус в образах, соответствующих обстановке.
Мы познакомились с некоторыми из археологических открытий, преодолевающих умолчание летописи и других письменных источников. Но главное в этих открытиях – возможность представить средневекового новгородца в окружении привычных для него вещей, в обстановке построенной им усадьбы – срубленного из свежей сосны дома. Для археолога остатков таких построек и собранных среди них древних предметов достаточно, чтобы домыслить картину усадьбы. Это как бы сцена еще не начавшегося спектакля, на которой расставлены все нужные для нее предметы обстановки и реквизита. Действие еще не началось, но уже можно понять, как примерно будут выглядеть герои пьесы, которые вот-вот выйдут на сцену. Ведь вещи всегда очень многое могут сказать об их владельце. Вспомните, как Шерлок Холмс дал исчерпывающую характеристику старшему брату доктора Уотсона, внимательно изучив его карманные часы.
И все же, как бы красноречивы ни были вещи, они не заменят своего владельца. Они скажут о нем, но не сумеют рассказать о том, чему свидетелем был он сам. Тысячу раз остается прав замечательный русский поэт И. А. Бунин, сказавший:
Молчат гробницы, мумии и кости. Лишь слову жизнь дана. Из тьмы веков на мировом погосте Звучат лишь письмена.Конечно, голос человека, умершего сотни лет назад, уже никогда не прозвучит. Звучать для нас может только написанное им. Но, если бы комплекс усадьбы и найденных на ней вещей дополнился записями владельца, полученными им письмами и записками, картина, открывающаяся при раскопках, была бы завершена участием в ней вполне конкретного человека. Можно ли было надеяться на такую находку?
Береста заговорила
Мнение исследователей на этот счет было малообнадеживающим. Многолетним спорам о состоянии грамотности в Древней Руси был в начале XX в. подведен итог буржуазным историком русской культуры П. Н. Милюковым. Одни, писал он, считают Древнюю Русь чуть ли не поголовно безграмотной, другие допускают возможность признать распространение в ней грамотности. «Источники дают нам слишком мало сведений, чтобы можно было с их помощью доказать верность того или другого взгляда», однако все как будто говорит в пользу первого взгляда. Ту же мысль внушал гимназический учебник: «Тогда письменность ограничивалась списыванием чужого, так как немногие школы служили нить для приготовления попов». Даже в начале 50-х гидов нашего столетия повторялось мнение, что грамотность была в Древней Руси привилегией толь-го исключительно высшего слоя общества – князей, и попов.
Значит, само по себе обнаружение письма или записки в доме рядового средневекового горожанина представлялось событием почти невозможным. Малая его вероятность усугублялась еще одним обстоятельством, связанным с поисками таких писем в земле.
В древности писали на пергамене – выделанной телячьей коже, стоившей очень дорого. Настолько дорого, что люди всегда стремились много раз использовать один и тот яке исписанный лист. Тексты, ставшие почему-либо ненужными, нередко тщательно выскабливались, и на таком очищенном листе писали снова. Поэтому фотографирование в инфракрасных лучах иногда дает возможность на одном и том же листе пергамена прочесть два разных текста. Далее утратившие свое значение записи на пергамене не выбрасывали из-за большой ценности этого писчего материала.
Предположим, однако, что пергаменное письмо оказалось в земле. Кожа в новгородской почве сохраняется очень хорошо, но ведь в данном случае речь идет о коже, исписанной чернилами. Вода, которая способствует сохранению в земле самого пергамена, обязательно истребит чернильные тексты. Еще в 1843 г. в московском Кремле была сделана сенсационная находка. При рытье погребов лопатой землекопа был извлечен наполненный водой медный сосуд, в котором лежало восемнадцать пергаменных и два бумажных свитка XIV в. И только на семи листках, попавших в самую середину тугого свертка, куда не проникла влага, частично сохранился текст. С тех пор прошло почти полтора века, и до сих пор попытки прочесть смытое остаются малоудовлетворительными.