Берлин-Александерплац
Шрифт:
— Да.
— Но если много переживший и многое познавший человек еще не сломлен, еще держится за жизнь, не хочет умирать, а тянется за чем-то, к чему-то стремится, если он не уклонится от борьбы, а укрепит дух свой и пройдет свой путь до конца, то это уже немало. Ты ведь и сам не знаешь, Саруг, как ты стал тем, что ты есть, не ведаешь, чем ты был раньше, и как случилось, что ныне ты идешь со мною и охраняешь живых.
— Это верно, Терах, я этого не знаю, я лишен памяти.
— Ничего, память твоя постепенно вернется к тебе. Сам по себе никогда не станешь
— Но ведь он нас вовсе не звал, этот Биберкопф, ты и сам говоришь, что он хочет от нас избавиться.
— Он хочет смерти, Саруг. Прежде чем решиться познать до конца страшную правду, человек непременно захочет уйти из жизни. И ты прав, на этом большинство и срывается.
— Значит, на этого человека ты надеешься?
— Да, он силен духом и не сломлен; и уже дважды выдержал испытание! Поэтому останемся рядом с ним, Саруг, я тебя очень прошу.
— Хорошо.
К Францу пришел доктор. Еще молодой, но толстый, как бочка, вальяжный.
— Здравствуйте, господин Клеменс, здравствуйте! Вам необходимо куда-нибудь уехать; после смерти близкого человека такое состояние — не редкость. Вы должны переменить обстановку. Берлин будет вас только угнетать, вам нужен другой климат. Вам надо немного развлечься. А вы, сударыня, его свояченица? Ему нужен сопровождающий.
— Я и один могу поехать, если надо.
— Необходимо! Поверьте, господин Клеменс: единственное, что вам нужно, это — покой, отдых, немного развлечься. Я подчеркиваю «немного», то есть не слишком. Обычно настроения, подобные вашему, легко переходят в свою полную противоположность. Поэтому все в меру! Сейчас повсюду сезон еще в разгаре. Куда бы вам, например, хотелось поехать?
— Может быть, укрепляющие средства ему помогут — «Лецитин» или какое-нибудь снотворное? — спросила Ева.
— Конечно, конечно! Пропишем ему «Адалин».
— «Адалин» я ему уже давала.
— Не надо мне этой отравы.
— Тогда принимайте «Фанодорм», каждый вечер по таблетке с мятным чаем; мятный чай сам по себе вещь полезная, и лекарство будет лучше усваиваться. Ну-с, затем можете сходить с ним в Зоологический сад.
— Не люблю я зверей.
— Тогда в Ботанический. Надо немножко рассеяться. Но только не слишком!
— Доктор, пропишите ему еще какое-нибудь средство для укрепления нервов.
— Не дать ли ему немного опия для успокоения?
— Господин доктор, я и так пью для успокоения.
— Позвольте, опий — это особая статья, а впрочем, я пропишу вам «Лецитин», новый препарат, способ употребления указан на упаковке. Наконец ванны прекрасно действуют на нервную систему. Ведь у вас в квартире есть ванна, сударыня?
— Разумеется.
— Вот видите, это преимущество квартир в новых домах. Вы говорите, «разумеется». А вот у меня это было вовсе не так просто. Мне все пришлось устраивать самому, выкинул кучу денег, но зато теперь у меня ванная комната — прямо загляденье. На стенах — роспись, вы пришли бы в восторг, если б увидели, таком роскоши и у вас тут нет. Итак, «Лецитин» и ванны, через день, по утрам. Да, вот еще что — пригласите-ка массажиста, пусть он ему как следует разомнет все мускулы, так, чтобы кровь заиграла!
— Да, это будет хорошо, — соглашается Ева.
— Хороший массаж, господин Клеменс, и вам сразу станет легче! Поверьте — вы скоро поправитесь. А затем — поезжайте куда-нибудь.
— Попробуйте-ка уговорить его, господин доктор.
— Ничего, все будет хорошо. Ну так как же, господин Клеменс?
— А что?
— Не вешать нос! Регулярно принимайте «Лецитин», средство от бессонницы, и не забудьте — массаж!
— Непременно, господин доктор, до свиданья, благодарю вас. Ну, теперь твоя душа спокойна, Ева?
— Да. Я схожу принесу тебе лекарство и экстракт для ванн.
— Хорошо, сходи.
— Смотри, без меня не уходить!
— Хорошо, хорошо, Ева.
Ева надела пальто и вышла. А четверть часа спустя ушел из дому и Франц.
Поле брани зовет!
К черту в пекло! Помирать — так с музыкой! С этим миром все счеты покончены! Пропади он пропадом, вместе со всем, что есть в нем, под ним и над ним, со всеми живущими на земле людьми, мужчинами и женщинами, со всем этим сбродом проклятым. Все равно ни на кого нельзя положиться! Был бы я птицей небесной, подхватил бы я… дерьма кусок, поднялся бы с ним повыше, оттолкнул бы его от себя лапками и прочь бы полетел. Кем бы я ни был, лошадью, собакой или кошкой, все равно ничего лучшего не придумаешь, как нагадить на землю да поскорей убраться прочь.
Скучно жить на свете, напиться и то больше нет охоты. Напиться не штука, а как очухаешься, вся эта пакость начнется сызнова. Хоть бы попы мне растолковали, зачем сотворил господь бог мир сей? Впрочем, одно он правильно сделал, да попу этого не понять, господь не мешает нам по крайней мере на весь мир на… Дал он нам две руки и веревку, стоит только захотеть — и к черту всю эту мерзость. Наше вам с кисточкой, счастливо оставаться, а мы летим к черту в пекло без пересадки.
Попадись мне Рейнхольд в руки, — свернул бы я ему шею, прикончил бы его, и злость бы прошла и легче бы на душе стало. Успокоился бы я тогда, и все стало бы на место. Этот мерзавец причинил мне столько зла, — снова меня преступником сделал, из-за него я руки лишился. А теперь сидит он где-нибудь в Швейцарии и посмеивается. Я бегаю, как побитый пес, а он делает со мной что угодно, и нет на него управы. Полиция и та мне не поможет. Куда там! Полиция меня же и разыскивает и арестовать собирается, будто я Мицци убил. Это же он, мерзавец, так подстроил, чтоб и меня в это дело впутать. Но — повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить. Довольно я терпел — сил больше нет! Никто не скажет, что я не боролся. Держался я как мог.