Берлин
Шрифт:
– Нет, – соврала я.
Кэт подозрительно на меня посмотрела: она знала, что я говорю по-французски. Но не стала спорить. Но я не вернула ей моральный долг и вскоре смоталась с вечеринки, когда она была в туалете. Я была разочарована: вечер не оправдал моих ожиданий от берлинской домашней тусовки.
По дороге от Габриэля я впервые прошла мимо Темпельхофер-Фельд. Темпельхоф раньше был аэропортом, извилистые контуры его терминалов были спроектированы любимым архитектором Гитлера Альбертом Шпеером, но десять лет назад весь воздушный трафик перенесли на юг в Шёнефельд, а садовники, скейтеры и бегуны застолбили себе старое место. Тем вечером было тепло и в парке было полно дружеских компашек, устроивших барбекю, и завернутых в пледы парочек. Я преисполнилась какой-то запретной надежды, увидев эти простые человеческие радости в месте, предназначенном для машин, промышленности и войны. Темпельхофер-Фельд
Я доехала до дома и забралась в кровать, но не могла уснуть. Хотелось есть. В холодильнике не было ничего, что мне нравится, а шкафчики были намеренно пустыми, потому что дневная Дафна знает, что у ночной Дафны слабая воля. Но иногда дневная Дафна сбрасывает оковы, и ночная Дафна устраивает полуночный пир. В ту ночь я съела банку такого странного, густого протеинового йогурта, который продается в Германии и зовется кварк, со стевией и пыльной на вкус морковью, а потом уснула на несколько часов.
Утром я рано проснулась и побежала по парку Хазенхайде, уже едва смотря на извилистые дорожки и своих гамбийских сторожей, потому что спешила насладиться своим новым открытием – Темперхофер-Фельд. Он был весь мой. Небо нависало над головой, светясь протоново-голубым, который выцветал в белый у горизонта. Я сделала несколько кругов по периметру и пробежалась по главной взлетной полосе. В западной части аэропорта витал запах бриоши, абрикосового джема и кофе, который, оказалось, доносился от фабрики «Лейбниц» за парком.
4
Рихард Граузам
То, что я вам написала в предыдущей главе, не совсем правда. То есть я не солгала про Каллума, вечеринку и ночной жор, но умолчала про самую важную часть вечера. По дороге от Габриэля я столкнулась с Рихардом Граузамом, возвращавшимся домой с Темпельхофер-Фельд. Я собиралась вытравить из своего повествования самого стремного персонажа. Но если не в письме, то где же мне быть по-настоящему честной?
Через несколько дней после моего перехода в новый класс Габриэль пригласил меня на «философский семинар», который проходил в студии йоги его девушки Нины. Мне все это казалось сомнительным – и философы, грязные маньяки, и помещение, – но я пошла. Семинар вел Рихард Граузам. Полагаю, он был привлекательным для женщин ближе к своему возрасту, который я определила на сорок, хотя выглядел он, честно сказать, намного старше. Он разбивал на группы и назначал темы для обсуждения. У нас с Габриэлем была «Социальные сети и «эго». Габриэль стеснялся говорить при всех, и мне пришлось вытянуть пару бредовых концепций из университетского курса, а потом прибегнуть к эссе Хайдеггера «Вопрос о технике». Остальные в клубе – в основном белые парни с кольцами с черепами, дредами и в мешковатых штанах – остались не особо впечатлены моим выступлением, в отличие от руководителя семинара. Он дал мне свою визитку, чтобы я позже отправила ему полную версию эссе Хайдеггера.
Я обозначила тему письма как «Наши машинные сердца» (это поэзия, а не флирт), и он тут же ответил, написав, каким «напряженным» он стал от моего письма и можем ли мы встретиться наедине, чтобы я поделилась с ним знаниями о философии технологий, пожалуйста. Я не помню ход нашей переписки и не могу представить его письма как доказательства, потому что удалила их из входящих, истребив его из своей цифровой биографии. Так что память мне в помощь. Тут история не затянется. Никаких описаний черт лица или подробных рассказов о его пищевых пристрастиях, и разговор наш я пересказывать тоже не буду. Помню, я всерьез думала, будто он хочет поговорить о философии, и несколько часов повторяла свои записи по эссе Хайдеггера, чтобы не быть бесполезной. Но, несмотря на профессиональный интерес Граузама к моим знаниям, он ни разу так и не спросил меня ни обо мне самой, ни о моем взгляде на критику Хайдеггера. А я искренне, с неподдельным интересом слушала все его монологи. Куда пропала моя внутренняя Эстелла?
Лучшими его чертами были его любовь к весне и то, что он познакомил меня с двумя крайне дорогими для меня вещами: Гансом Фалладой и «saure Zwiebeln» – это такой маринованный лук. А худшими чертами было буквально все остальное. Несмотря на разницу в возрасте, он не потратил на меня
18
Я заметила, что такая нарциссическая озабоченность этой проблемой присуща в большей степени мужчинам. Они заклеивают веб-камеру пластырем, как будто кому-то есть до них дело.
Но не важно. Мы поцеловались, и я провела с ним несколько часов, такое пассивное вульфианское зеркало с пола до потолка [19] . Он ужасно целовался. Его челюсть аж щелкала от напряжения. Казалось, он хочет через рот высосать мою душу и молодость. Но понимаете, он был очень хорош в немецком… будучи немцем. Плюс когда-то он профессионально играл в гандбол, а еще родился в Лейпциге – на родине моего любимого философа, Готфрида Лейбница, – все это вместе сработало, чтобы привлечь меня.
19
В «Своей комнате» Вирджиния Вульф пишет: «Все эти века женщины выполняли роль зеркал, наделенные магией и великолепной силой отражать мужчину вдвое больше его величины».
Моя неприязнь к нему быстро переросла мое одиночество. Я заявила, что больше не хочу с ним видеться, а он все настаивал, что я просто недопоняла его и нам стоит поговорить об этом позже, когда мы снова встретимся, потому что я должна лучше объяснить свое решение… «скажем, завтра?». Сперва я не могла понять, почему мои «мне жаль», «нет» и «прекрати», а затем и отчаянное «прошу, прошу, оставь меня в покое» не действовали. А потом до меня дошло, что он был очень даже не глуп, потому что использовал слова так осторожно, что всегда выходило, будто он мне отвечает, а на самом деле игнорирует сказанное мной, и в итоге все идет по его заранее составленному сценарию, согласно которому он всегда, всегда получает желаемое. Я испугалась не на шутку и сказала ему: «Мне становится страшно, пожалуйста, уважай мое право больше с тобой не видеться и прекрати все попытки дальнейшего общения», – на что он ответил: «Да что с тобой происходит, чего ты там наглоталась? Не думаешь, что я заслуживаю хоть какого-то объяснения и нам следует встретиться завтра, чтобы все обсудить?» Поначалу я отвечала, пыталась поставить более явную точку, но безрезультатно. Спустя месяц такой чехарды моя тревога переросла в сильный страх, и в один жаркий день, сидя в солнечной клетке своей светлой квартиры, я обратилась к «Гуглу» и вбила в поиск «что считается харассментом», «как сделать так, чтобы человек оставил тебя в покое». Так я обнаружила книгу с названием «Сталкеры: руководство по выживанию» авторства Сантьяго Альвареса. В первой главе он пишет:
Каждый день, каждый раз, как вы с кем-то знакомитесь, то встаете перед выбором, можете ли вы реально доверять вашему работодателю, работнику, учителю, таксисту, другу, партнеру или нет. Как бы вы ни надеялись, что ответственность за решение падет на полицию, обслугу, вашего начальника, за свою безопасность в ответе только вы сами, и никто больше. Никто больше не имеет доступа к ресурсу, который может оградить вас от насилия и сообщить, кому можно доверять, – вашей интуиции.
Моя интуиция говорила и говорит о Рихарде Граузаме, что под тонким слоем его левачной экопостпротоправости скрывается уйма жестокого. Я зачиталась текстом Сантьяго Альвареса и распознала черты Граузама в списке «Самые явные признаки того, что человек опасен»: не принимает отказ за ответ (галочка), нет близких друзей (галочка), отрицает факты или заверяет вас, что вы ошибаетесь (галочка), он нарцисс (галочка), стремится контролировать (галочка).
Во второй главе Альварес пишет, что лучший способ победить сталкера – это игнорировать его. Несмотря на все желание как-то ответить на угрозы и харассмент, лучше всего молчать.