Берлинский дневник. Европа накануне Второй мировой войны глазами американского корреспондента

Ширер Уильям Лоуренс

Варшава, 11 ноября

Делал получасовую программу, посвященную двадцатилетию Польской Республики. По ряду причин передача оказалась безнадежно испорчена. Сидя во Дворце, я начал со слов: «Леди и джентльмены, государственный гимн Польши…» — его должен был играть оркестр из студии, расположенной в другой части города. Вместо оркестра начал говорить президент Мосьцицкий. Он обещал выступить по-английски, но через наушники я услышал только польский. Тогда я бросился по дворцовому коридору к его кабинету, чтобы выяснить, в чем дело. У дверей меня остановил высокий адъютант. Я сказал: «Президент обещал говорить по-английски». Он странно посмотрел на меня и слегка приоткрыл дверь. «Он и говорит по-английски, сэр», — сообщил он. Стрелой назад в свою комнату, чтобы представить посла Тони Биддла, который

должен произнести несколько тщательно подготовленных фраз. Он начал что-то нести, и я, решив, что он внезапно стал жертвой «испуга перед микрофоном», отключил его. Тогда он взял текст своего выступления. Это была куча иероглифов. «На польском! прошептал он. — Произнесите…» Он сделал небольшое сообщение на польском языке. Когда он закончил, мы так смеялись, что поляки во Дворце слегка забеспокоились.

После всего этого встретил Дьюранти, и была одна из его «русских ночей». Остановили извозчика. Упорно разговаривая с кучером по-русски, он настоял, чтобы нас отвезли в русский кабак. Ветер любимых Дьюранти русских степей хлестал снегом по нашим лицам, и казалось, прошла вечность, прежде чем кучер остановил наконец свою умирающую клячу перед ветхим старинным зданием.

«Русский кабак?» — прокричал Вальтер. За снежным пологом мы не могли разглядеть кучера. Нет, это не русский кабак. Это польское заведение, публичный дом. Потом на фоне метели длительная дискуссия по-русски между московским корреспондентом нью-йоркской «Times» и польским извозчиком с дряхлой лошадью и коляской. Нас засыпало снегом. Было уже далеко за полночь, когда мы нашли русский кабак. Там оказалось много пухлых девушек, которые говорили по-русски и были, по словам Вальтера, чистокровными русскими. И много водки, и игра на балалайке, и песни, и девушки грели спины у громадной изразцовой печи и выглядели все более усталыми, сонными и, как мне казалось, грустными.

Поляки — очаровательные и очень романтичные люди, и с ними я много и хорошо ел, пил и слушал музыку. Но они чудовищно нереалистичны. Например, в своей доверчивости Гитлеру. Польское радио обещает поторопиться с новым коротковолновым передатчиком. Я рассказал им про наш опыт в Чехословакии.

Брюссель, 20 ноября

Я здесь в качестве наблюдателя на международной конференции радиоспециалистов по распределению новых диапазонов. Так как мне здесь делать нечего, на неделю заперся в комнате и закончил пьесу.

Белград, 26 ноября

Здесь другая «юбилейная» передача, аналогичная той, что была в Варшаве.

Позднее. Б поезде на Рим. В шесть вечера позвонила мисс Кэмпбелл из нашего лондонского офиса и сообщила, что умер папа. Я поймал на коктейле молодого Шульцберегера из нью-йоркской «Times» и уговорил его провести мою воскресную программу, объяснил что и как и успел на девятичасовой поезд в Рим.

Рим, 29 ноября

Во вторник папа еще раз победил смерть после жестокого сердечного приступа. Договорился с отцом Делани, блестящим и чрезвычайно приятным молодым иезуитом из Нью-Йорка, прикомандированным к Радио Ватикана, помочь нам в подробном освещении папиной смерти. Вчера и сегодня консультации по этому вопросу с властями Ватикана. Конечно, они очень осторожны, потому что папа еще жив. Но все согласились, что мы должны начать приготовления. Итальянцы подключают для нас дополнительные линии связи из собора Святого Петра в свои студии. Много полезных разговоров, спагетти и кьянти, а завтра самолетом — в Париж, хотя один мой итальянский приятель, он же близкий приятель четы Чиано, подсказал, что мне следовало бы остаться на завтрашний митинг фашистского парламента. Но у нас неотложный вопрос, который необходимо выяснить у французского правительства.

Париж, 1 декабря

Мой приятель пытался мне удружить. Вчера в парламенте фашисты устроили большую демонстрацию против Франции, скандируя: «Тунис! Савойя! Ницца! Джибути!» Но здесь на набережной Де-Орсе заявляют, что Даладье ответит «нет». В данный момент достаточно Мюнхена. Вчера вечером через час после моего приезда (наш итальянский самолет едва избежал катастрофы: между Римом и Генуей сломалось шасси, и я до сих пор слегка не в себе) ко мне в отель пришли немецкий беженец и его жена (она бывший профсоюзный деятель и посредственный романист) и заявили, что собираются покончить с собой, бросившись с моста в Сену.

Я отвел их в «Пети Риш» и хорошо накормил, они успокоились. Надеюсь, что убедил их не топиться в Сене. Они получили приказ покинуть Францию до следующей недели, хотя он выполнял какую-то работу для французского правительства. Попытаюсь вступиться за них на набережной Де-Орсе.

Бонне, один из главных творцов Мюнхенского договора и зловещая фигура во французской политике, подписал сегодня на набережной Де-Орсе декларацию о «добрососедских отношениях» с Риббентропом — другой зловещей фигурой. Я нахожу, что Париж в какой-то степени оправился от своей пораженческой паники мюнхенской поры. Когда Риббентроп ехал из ворот Де-Орсе по улицам, они были совершенно пустынны. Некоторые члены кабинета и многие руководящие лица отказались прийти на официальные мероприятия, устраиваемые в его честь. С другой стороны, французские почитатели Риббентропа занимают высокое положение в политических, деловых и общественных кругах. В подписанном сегодня соглашении говорится, что обе страны торжественно заявляют, что отныне не существует ни территориальной, ни пограничной проблемы, а в случае возникновения разногласий в будущем они будут проводить консультации. Что за фарс!

Париж, 15 декабря

Сегодня на «Куин Мэри» возвращаются Тэсс с ребенком. На рождественские каникулы отправляемся в Женеву.

Гштаад, Швейцария, 26 декабря

Одно из самых красивых горных местечек, которые я когда-либо видел. И снег так великолепен, что я снова встал на лыжи, впервые после несчастного случая, который произошел со мной шесть лет назад. Здесь толпы богатых англичан и французов, по глупости не обращающих внимания на то положение, в котором оказалась Европа. Прошлой ночью на большом рождественском балу эти весельчаки показались мне такими отвратительными, что мы быстро ушли. Вот это год! Ребенок, аншлюс, чехословацкий кризис и Мюнхен. Как всегда, мы с Тэсс гадаем, где окажемся через год и что нам этот год принесет.

Сегодня прибыли Чемберлен и Галифакс, министр иностранных дел, чтобы утихомирить дуче. На вокзале Чемберлен, ставший еще более похожим на птицу и более самодовольным, чем я видел его в Мюнхене, прогуливался с зонтиком в руке туда-сюда по платформе, кивая пестрой толпе живущих здесь британских граждан, которых Муссолини тайком пригласил поприветствовать его. Муссолини с Чиано, в черной фашистской форме, неторопливо двигались позади двух прибывших смешных английских джентльменов, при этом с лица Муссо не сползала глупая ухмылка. Когда они проходили мимо меня, он шепотом весело беседовал со своим зятем, отпуская остроты. Выглядит он гораздо старше и гораздо вульгарнее, чем обычно, лицо заплывает жиром. Мои местные осведомители рассказывают, что он проявляет большой интерес к некой юной белокурой леди девятнадцати лет, которую он поселил на вилле напротив своей резиденции, а также, что его былые энергичность и деловитость начинают заметно снижаться. Как нам сообщили, Чемберлен был весьма тронут теплыми приветствиями на остановках по пути в Рим. Он что, не знает, как все это организуется?

1939

Женева, 19 января

В последние четыре дня Лига Наций, находившаяся в предсмертной агонии, имела жалкий вид. Сюда прибыли Бонне и Галифакс, чтобы убедиться, что Лига не имеет твердого намерения попридержать победу Франко. Дель Вайо произнес вчера полную достоинства речь перед Советом Лиги. Галифакс, для того чтобы показать свое отношение к Дель Вайо, в середине его речи встал и демонстративно покинул зал. Сегодня вечером я имел длительную беседу с Дель Вайо. Он подавлен, обескуражен, и, хотя он этого и не сказал, я понял, что с Республикой покончено. Франко, со своими итальянскими и немецкими помощниками, у ворот Барселоны. Завтракал с Эдгаром Маурером, Ником, Гарри Мэсдиком и мадам Табуи. Говорили много, но наша сторона проиграла.

В пятницу утром около шести пятнадцати мне в Женеву позвонил из Рима Кортези и сообщил, что папа скончался. В семь часов две минуты уходил поезд на Милан. Я разбудил Тэсс, и она помогла мне успеть на него. Сегодня, в воскресенье, радиопередача с площади перед собором Святого Петра. Останавливал людей, выходивших из церкви, где тело Пия XI выставлено для торжественного прощания, и брал у них интервью. Так как я не католик и многого не знаю о церкви и Ватикане, хотя и прочитал за этот год бесчисленное количество книг, то большую часть программы попросил провести служителей церкви.