Бермудский треугольник черной вдовы

Донцова Дарья

Я ему в ответ:

– Вы тут пока постойте, я Вадима Глебовича подошлю, не надо одному туда ходить.

А сам мужикам, которые рядом топчутся, подмигиваю, чтобы схватили Лазарева, если он к телу побежит, но Петр на месте остался, я к Кузнецову подошел, объясняю: так, мол, и так, отец Федора желает лично убедиться, что не его сын на дороге. А он мне: «Миша, никак это допустить нельзя, у пацана рана на лице, такое ощущение, что ему по глазам чем-то полоснули, переносицу сломали, кость там тонкая, надеюсь, бедный пацан сразу умер, не мучился. Делай что хочешь,

а Петра Михайловича близко подпускать нельзя. Он и так натерпелся». И тут Лазарев прямо вмиг на дорожке около тела очутился, ну не понять было, как он так смог, мужики моргнуть не успели, не удержали его. Постоял над трупом и молча ушел.

Дед с шумом начал пить поданный дочерью настой. Мы с Денисом терпеливо ждали продолжения рассказа.

Глава 28

Когда Галина Сергеевна услышала о смерти внука, она упала без чувств. А Людмила бросилась к соседям и давай кричать на Евгению Федоровну и Петра Михайловича:

– Радуетесь, да? Не Федя умер, а мой брат. Хорошо вам?

В тихую воспитанную Милу словно бес вселился. Девочка схватила кочергу у камина, стала бить посуду в серванте, пришлось Вадиму Глебовичу ее скрутить…

Тело Гены увезли в морг, Галину Сергеевну в больницу, Людмилу забрали к себе Поповы, жившие по соседству. Где-то около шести-семи вечера по Гуськову снова полетел крик. Михаил Иванович и Алевтина побежали на улицу и увидели, что толпа людей движется в сторону речки.

Аля поймала за руку Зину Кочеткову.

– Что случилось?

– Ужас, – зашептала та, – дай бог сил этот день пережить. Володя Сачков на тропинке, что по верху оврага тянется, мопед нашел. Говорит, крови там! Море! Вот же кошмар! Сначала Гена, а теперь Федя.

– Может, бродяга какой помер, – торопясь за Зиной, прошептала Аля.

Кочеткова начала креститься и читать молитву.

– Бомжи на мотиках не катаются.

– Не надо мальчика заранее хоронить, – рассердилась Алевтина, – может, он упал, поранился, лежит в кустах и крикнуть не может.

Но, очутившись на месте происшествия, Алевтина поняла, что надежды найти Федю живым нет. Мопед, лежавший сбоку от тропинки, принадлежал Гене, именно на этом железном коне сын Лазаревых уехал из дома. И крови на земле было столько!

Але стало дурно, а Вадим Глебович начал гнать народ по домам. Кузнецов оставил лишь нескольких крепких мужчин, которые обыскали округу, но ничего не нашли.

На следующий день прибыли водолазы, обшарили текущую внизу реку Гуську и подняли труп Феди.

Михаил Иванович протяжно вздохнул:

– Охо-хо! Начальник всей милиции Собакин приехал, Кузнецов мне сказал, что Федю вчера убили, кровь на тропинке не свежая, и тело так выглядело, что понятно: оно почти сутки в воде пролежало. Первым Федор погиб, а Гена на следующий день. Собакин участкового в сторону отодвинул, сам всем заниматься начал.

Алевтина поежилась:

– Я останки не видела, папа тоже, но Петя Рогачев присутствовал, когда Федю со дна доставали, он сказал, что голова у мальчика почти отрублена

была. И сразу по селу слух пополз: в округе завелся маньяк. Он нападает на мальчишек. Большинство дачников тут же засобиралось в город. Я растерялась, не зная, ходить ли мне теперь к Лазаревым на огород. Деньги-то за работу заплатили вперед, значит, надо являться, но ведь у хозяев такое горе. Папа с мамой на работу ушли, посоветоваться мне было не с кем. И тут в избу влетел Петр Михайлович и отвесил мне затрещину.

Аля замолчала.

– Лазарев вас ударил? За что? – удивился Денис.

Алевтина подперла щеки кулаком.

– Вадим Глебович вечером того дня, когда Федю обнаружили, всех жителей допрашивать начал, по одному к себе вызывал и выяснял: не видели ли они постороннего, как он выглядел, но всех опросить не успел. До меня очередь на следующий день рано утром дошла, я сказала: мальчики какую-то игру затеяли… Ну и рассказала Кузнецову про переодевание да обмен мотиками. Может, и не упомянула бы про это, но Вадим Глебович спросил: «Как ты думаешь, почему у Феди мопед и одежда Гены оказалась? Чего они придумали?» Поговорила я с участковым, домой вернулась, хлопочу на кухне, и вдруг врывается Петр Михайлович, хватает меня, трясет, кричит:

– Тварь! Почему ребенка не остановила? Не приказала ему чужое барахло снять? Поступи ты так, Федя бы сейчас живым был. Мразь!

И как зафигачит мне! Я к стене отлетела, головой о шкафчик ударилась, в ушах звон пошел… А он ушел. Когда отец с работы вернулся, у меня фингал налился на пол-лица. Мама хотела участковому пожаловаться, но папа ее остановил:

– Не надо. У мужика чердак от горя снесло. Он не в себе. Аля, прости его.

На следующий день Петр Михайлович пришел, принес шубу норковую, конверт с деньгами, обнял меня и прощения попросил:

– Извини, Алевтина, сам не помню, что творил. Возьми манто, носи на здоровье. Не отказывайся, хочу вину искупить, стыдно мне. И иди прямо сейчас, помоги Анне Ивановне вещи сложить, уезжаем мы.

Я к Лазаревым в дом поспешила, тетя Аня дверь открыла, руки у нее тряслись, она мне сказала:

– Спасибо, Алечка, что пришла, за работу тройную цену заплачу. Ох и синяк у тебя. Очень прошу, не рассказывай никому, откуда бланш. Петру и без того тошно. Прости нас, Христа ради, обезумели мы все.

Я ей ответила:

– Денег мне за сбор вещей не надо. Безвозмездно помочь пришла, не обижайте, не предлагайте плату. И я не понимаю, при чем тут Петр Михайлович? Я крыльцо босиком мыла, поскользнулась, ударилась о перила, теперь ночью от фонаря под глазом светло.

Она меня обняла:

– Спасибо, Алечка, милая ты девушка. Деньги не стану совать, дай тебе Боже жениха хорошего. Давай работать. Сходи в маленький домик, принеси оттуда коробки, книги в них сложим.

У них на участке стоял сарай, добротный, каменный, но без окон, в нем всякий хлам хранился. Дверь туда не запирали, я ее распахнула, выключателем щелкнула… гляжу… Евгения Федоровна стоит, глаза закрыты, голова набок. Я попятилась, говорю: