Берта Берс. В сетях шпионажа
Шрифт:
Неужели в руки полиции попалось письмо из Берлина, адресованное на имя мифического Соколова и содержащее инструкции ему на случай, если будет исполнена мера выселения германских подданных из Петрограда?!
Нет, это было бы слишком ужасно, Берта неуловима, это — его единственная и лучшая ученица…
ХХI. РОМАН БОННОЧКИ
… Нет еще четырех лет, как он впервые увидел ее.
Она вошла в их дом в качестве бонны, только что покинув Берлин и пансион.
Фридрих
Трех вещей шпион должен бояться, как огня: вина, женщин и друзей.
К трем вещам чаще всего должен шпион обращаться, чтобы выведать тайну: к женщинам, к вину и… друзьям.
И с места в карьер Фридрих повел сложную, опасную игру: надо было влюбить в себя, но самому не влюбиться, надо было влюбить в свое дело эту крепкую, свежую, ароматную розу, но не уколоться об ее шипы, надо было добыть беззаветно преданную рабу, не сделавшись самому рабом.
Это чрезвычайно трудно: женщины, одаренные такой притягательной красотой, действуют на мужчин, как на мух клейкие бумажки «Смерть мухам».
Красота Берты — «Смерть мужчинам!»
Приклеится к ней какой-нибудь неуловимый тип, тут его и бери голыми руками и вей из него веревку.
Чтобы после его и повесить на этой веревке.
Влюбить в себя Берту оказалось вовсе не трудно. В Петрограде у нее не было вовсе знакомых; у Фридриха прекрасные, проникновенные глаза, он смугл и строен, у него такие холеные руки и аристократические манеры, он так безумно щедр и окружен ореолом фаталиста: вся жизнь для него — смелый, дерзкий вызов судьбе: все на карту.
ХХII. О МАННОЙ КАШКЕ
В один из воскресных вечеров, — воскресенье выходной день Берты, — Фридрих столкнулся с бонночкой у подъезда; Берта уже возвращалась домой из отпуска, а Фридрих отправлялся в клуб.
— Так рано, и вы уже домой!..
— Так поздно, и вы из дома!..
— Вы прекрасно могли бы пойти в театр или вообще как-нибудь провести еще часа два…
— Одной? Вы думаете, это весело?
— А вы разве пробовали вдвоем?..
Берта вспыхнула и еще больше похорошела.
— Я говорю, вдвоем с подругой… Ну, садитесь в автомобиль. Я вас прокачу по островам. Вы не видали острова, не знаете Стрелку?
Сверх ожиданий Берта, не упрямясь, вошла в его автомобиль, и они помчались.
— Вот счастливец! Вы можете кататься каждый день…
— То, что можно делать каждый день, перестает быть счастьем.
— Так неужели же вы несчастливец!.. У вас такая хорошенькая жена, такие миленькие дети, такая масса денег и такая… ха-ха-ха…
— Ну, договаривайте, договаривайте…
— …Такая очаровательная гувернантка!..
Фридрих в первый раз видел Берту такой разговорчивой, смелой и оживленной…
— Ну, положим, гувернантка не у меня, и я принужден завидовать Воле…
— Вы хотите, чтобы я кормила вас манной кашкой, как Волю…
— Манная кашка… фи!.. Это символ семьи
— Вы говорите таким тоном, как будто семья вам наскучила…
— То, что видим каждый день, перестает быть счастьем…
— Позвольте… Но неужели может перестать быть счастьем такая прелестная женщина, как ваша жена?..
Фридрих не отвечал. Он барабанил пальцами по ручке дверцы и вполголоса повторял:
— Манная кашка! Манная кашка!
И вдруг резко повернулся к ней:
— Берта! Вы любите родину?..
— Родину? — изумленно переспросила Берта. — Какую родину?
— Мою родину.
— Россию?
— Нет, Германию.
— А вы разве германский подданный?
— Ну, конечно. И это мое счастье. Семья — это манная каша. Я делаю вид, что с удовольствием кушаю это блюдо. Но, во-первых, я не хочу быть несправедливым по отношению к жене: ведь она ради меня также сделалась германской подданной, отреклась от родины… А, во-вторых, надо, чтобы никто в мире не догадывался, что ты несчастлив, и тогда сам забываешь об этом…
Берта насторожилась:
— Зачем вы все это говорите мне?
— А я и сам не знаю, зачем… Должно быть, затем, что в вас увидел прекрасный цветок, выращенный на полях моей обожаемой родины… должно быть, затем, что с вами я могу говорить на настоящем берлинском языке, а не на чухонском наречии… Вы заметили, как говорит по-немецки жена?..
— Вы сегодня несправедливы к ней. Я могу подумать, что вы нарочно клевещете и на нее и на себя, чтобы сейчас признаться в любви мне, дурочке-гувернантке, и вскружить ей голову… Недостает еще, чтобы вы предложили мне пойти в ресторан и там за бокалом шампанского поболтать о любви к отечеству…
— Я не знал, что вы такая злая и такая… умная… Из всего, что вы сказали, верно одно: мне страстно хочется поболтать с кем-нибудь о моем милом Берлине… Вы недавно оттуда, и мне кажется, в ваших волосах еще сохранился запах липового цвета старых немецких лип…
— О, да вы поэт! Вы говорите, как в бульварных романах нашей милой родины…………….
— Позвольте… Но в каких же еще романах, как не в бульварных, богатый герой, собираясь делать признание своей жертве, говорит о любви к отечеству… Как будто вам кто-нибудь мешает бросить Россию и уехать на родину…
— Мешает…
— Кто? Семья?..
Он отрицательно качнул головой.
— Клуб?
Он отрицательно качнул головой и улыбнулся.
— Кто же? Что же мешает вам вернуться на родину?
— Родина! — и, словно спохватившись, что сказал больше, нем надо, резко замолчал.
ХХIII. НА СТРЕЛКЕ
— Герой моего романа говорит загадками. По-французски это называется epater le bourgeois… [4]
4
Эпатировать буржуа (фр).