Бесценный дар
Шрифт:
— Нет, — прошептала Нинья, поднимаясь на цыпочки и глядя вверх. — Нет, Бастер!
Гул мотора стал нарастать, машина сделала горку и начала снижаться, выписывая дугу, крайняя точка которой уходила к самой воде. Гул стал оглушительным, люди на трибунах повскакивали с мест, первые ряды отшатнулись. Сверкнул на солнце ярко раскрашенный фюзеляж, мелькнули лёгкие, изящно заострённые крылья, потом машина врезалась в свинцовые волны, и вверх, ослепительно блестя и переливаясь, взметнулся ажурной короной тяжёлый столб воды.
Ревели трибуны, визжали и кричали все вокруг, гремел мегафон, истошно завывали сирены спасательных служб. Всё сдвинулось с места и бежало
— Я сдам дела сегодня же, госпожа Стивенсон. Примите соболезнования.
Она отвернулась и посмотрела на воду. По широкому телу залива разбегались, всё дальше и дальше, концентрические круги. Самые первые, разошедшиеся дальше всех, уже сходили на нет и пропадали в мелкой ряби крохотных волн.
«Ты готова?» — спросил низкий голос, слышный лишь ей, и она, не оборачиваясь, ответила: «Да. Здесь мне больше нечего делать» «Ты сделала больше, чем следовало» — голос выразил лёгкое сожаление. «Я знаю». «Тогда до встречи, Девятнадцатая». Она согласно склонила голову. В ушах её ещё звучали тихие слова, обращённые только к ней: «Прости, Нинья».
И, посреди всеобщей суеты и шума, чьи-то пальцы пробежали по кнопочкам записной книжки, и из списка исчезла одна строка. «Ещё один», — сказал кто-то, и этот тихий звук растворился в царившей вокруг какофонии.
Глава 25
Прошипел баллончик, выпуская из носика облачко взбитых сливок. Баллончик плавно двинулся, повторяя контур тела. Розовая пышная линия сделала круг, прервалась, уронив в его середине пышную розовую точку. Пошла дальше, плавно нырнула, и круто взбежала вверх, откуда уже плавно протянулся длинный, розовый лампас, упоительно пахнущий клубникой. Создатель этой картины полюбовался на своё творение, наклонился, и добавил эффектный штрих, выделив каждый пальчик на ноге аккуратной крапинкой. Потянулся к тарелке на маленьком столике, взял оттуда вишенку, и вдавил в розовое облачко в центре окружности.
— Ты собираешься всё это съесть? — спросили творца, и он взял за хвостик ещё одну вишню. Пристроил симметрично первой.
— Как думаешь, куда бы положить вот это? — он показал алую клубнику, взятую с тарелочки. Неторопливо поводил клубничиной, словно в нерешительности, по коже, вдоль пышных розовых линий. Остановился, обвёл по контуру огненно-рыжий треугольник, и бережно пристроил ягоду в гнёздышке тугих завитков.
— Чёрт побери, — она выгнула спину, и вишенки спрыгнули одна за другой. Розовые окружности приобрели дивный контур и объём. — Чего ты ждёшь?
— А кто сказал, что на третий заход не подписывался? — он поднял клубничину, и медленно прожевал. Она зарычала. Он засмеялся и окунул лицо в розовое облачко.
— Глянь, это хмырь с куклой. Тот самый, — брат Викентий пригнулся за рулём. Их массивный автомобиль стоял у тротуара в ряду других, припарковавшихся у здания полицейского управления.
Из новенького кабриолета выбрался человек в лёгких брючках и светлом пиджаке с подвёрнутыми рукавами. Вслед за ним показался тип, названный хмырём.
— И эти туда же, — брат Базиль на заднем сиденье вытянул шею. — За нашим Альфредом потянулись. Подрезать их?
— Я тебе подрежу. Он сказал — сидеть и ждать.
Брат Викентий потрогал шишку на лбу, прикрытую банданой. Брат Альфред не оценил полученных на службе Ордену увечий, и прибавил ещё от себя. Скрыть шишку, пульсирующую на голове, как полицейская мигалка, не стоило и стараться. Учитель молча выслушал, так же молча ухватил его за палец, и брату Викентию небо показалось с овчинку. «Нехорошо, брат», — выговаривал учитель, пока ученик корчился на полу, удерживаемый за кончик мизинца. — «Нехорошо».
— Что-то он долго. Не случилось бы чего, — брат Базиль заёрзал на сиденье.
— Следак ещё не пришёл, — процедил Викентий. Он даже знал, почему. Что поделать, как говорится, за что боролись.
Двое из кабриолета взошли на крыльцо полицейского управления и исчезли за дверью. Брат Базиль тяжело вздохнул, и устроился поудобней на упругой коже сиденья. Брат Викентий проводил недобрым взглядом хмыря в клетчатой рубашечке, бережно потирая контуженный мизинец. Сустав не пострадал, пострадала честь. Он подвигал бровями под банданой, где жила своей жизнью заработанная на службе блямба, удручённо вздохнул и продолжил наблюдение.
Брат Альфред прикрыл глаза. Тихое гудение приборов, шум шагов в коридоре, голоса за тонкими стенками помещений полицейского управления сливались в один, ровный, неощутимый, как воздух, шум. Кабинет следователя был пуст. Пустая, стандартная комната, заставленная стандартной мебелью эконом-класса.
Альфред, Высший магистр Ордена Белой Розы, сидел тихо. Так тихо, что вначале слышал биение своего сердца, ток крови в ушах, дыхание, равномерно поднимающее его грудь. Потом все эти шумы слились с шумом окружающего его пространства, проникли в него, как он проник них. Через какое-то, неопределимое для наблюдателя, время они слились в единое пространство материальных сущностей, бывшее здесь так долго, что оно стало одним организмом. Со стороны казалось, что человек на потёртом от времени офисном стуле просто дремлет. Проходящие по коридору служащие перестали его замечать. Он дышал в одном ритме с окружающей обстановкой, и был так же привычен, как стул, на котором сидел. Вот дверь, её створка покрыта лёгким слоем пыли, осевшей на засохший слой чистящего средства, плохо смытого уборщицей. Вот комната, окно плотно закрыто, только отверстие для проветривания тихо посвистывает, пропуская воздух, и тот медленно смешивается с атмосферой помещения. Шкаф с неплотно прикрытой дверцей, одна петля заедает. Это шуруп, он криво ввинчен в панель искусственного дерева. Вот стол, на столе нечто бумажное, похоже на салфетку. На салфетке рамочка под мрамор. В рамочке фото молодой женщины. Коммуникатор закрыт и работает в ждущем режиме.
Брат Альфред поднялся со стула. Плавно шагнул к двери. Коридор был пуст, пролетавшая на бреющем полёте заблудившаяся муха ткнулась с разгона в ногу магистра, ошалело зажужжала и кувыркнулась на имитирующие камень плитки пола. Он положил ладонь на дверную ручку. Тихо надавил. Замок неслышно щёлкнул, язычок послушно втянулся, дверь открылась.
Он вошёл в кабинет. Дверь закрылась за ним. Кабинет действительно был пуст. На столе лежала салфетка, стояла рамочка с фотографией. Коммуникатор тихо гудел на пределе слышимости. Посвистывал на бешеной скорости крохотный волчок, сердце электронной начинки. Брат Альфред вышел в центр квадратной, заставленной убогой офисной мебелью, комнаты. Закрыл глаза. Магистру его уровня не нужны были ритуальные рисунки, с ползаньем на коленках по полу и пачкотнёй рук мелом. Настоящий мастер обойдётся без этого.