Бесцветный Цкуру Тадзаки и годы его странствий
Шрифт:
– И после этого ни с ним, ни с остальными тремя ты это не обсуждал? – спросила Сара.
Цкуру покачал головой.
– Нет, ни с кем.
Сара поглядела на него, прищурившись, так, словно увидела нечто совершенно бессмысленное.
– Вообще ни разу?
– Так я ни с кем больше и не встречался.
– Но неужели ты не хотел понять, почему твои друзья вдруг выкинули тебя из компании?
– Как бы тебе объяснить… Тогда стало как-то все равно. У меня перед носом захлопнули дверь и перестали пускать внутрь. Почему – не объяснили. Но если так действительно хотят все, то и пускай, ничего тут уже не поделаешь.
– Что-то я не пойму, – озадаченно сказала Сара. – А вдруг это произошло по ошибке? Ведь ты сам говоришь, что не находил никаких объяснений. Разве ты не жалел, что так вышло? Разве не думал, что, возможно, потерял бесценных друзей просто потому, что кто-то чего-то не понял? И что ошибку можно исправить?
Ее бокал опустел. Она жестом подозвала бармена и попросила красного вина. Из предложенного, хорошенько подумав, выбрала «Napa Cabernet Sovignon». У Цкуру оставалось еще полстакана виски с содовой. Лед растаял, бокал запотел, картонная подставка разбухла.
– Впервые в жизни меня так резко и безоговорочно вычеркнули из друзей, – ответил Цкуру. – Причем именно те, кому я доверял как себе самому. Я был в таком шоке, что ни выяснять причины, ни исправлять ошибки даже в голову не приходило. Долго оклематься не мог. Как будто внутри у меня что-то оборвалось…
Принесли бокал вина и еще орешков. Когда бармен удалился, Сара снова заговорила:
– Со мной подобного не случалось, но я могу представить, как это тяжело. Но со временем, немного оправившись, разве ты не мог что-нибудь выяснить? Ведь если оставить такую нелепость без объяснений, вся жизнь может пойти под откос! Как же ты выдержал?
Цкуру чуть заметно покачал головой.
– На следующее утро, как рассвело, я сочинил убедительный предлог для домашних, сел в «Синкансэн» и уехал в Токио. Что бы там ни случилось, оставаться в Нагое больше не мог ни дня.
– Я бы на твоем месте осталась, пока все не выясню.
– У меня тогда не было сил, – вздохнул Цкуру.
– Или желания узнать правду?
Цкуру уперся взглядом в собственные руки на столе.
– Скорее, я просто боялся увидеть, что за правда мне откроется, – сказал он, осторожно подбирая слова. – Я считал, что все равно эта правда не спасет меня, какой бы ни оказалась. Почему – сам не знаю, но был в этом уверен.
– И сейчас еще уверен?
– Трудно сказать… – вздохнул Цкуру. – Но тогда – абсолютно.
– И потому сбежал в Токио, спрятался в своей квартирке, заткнул уши и закрыл глаза, так?
– Если коротко – да.
Сара протянула руку через стол и накрыла ею пальцы Цкуру.
– Бедный Цкуру Тадзаки, – вздохнула она. От ее касания по телу Цкуру пробежала мягкая волна. Чуть погодя Сара отняла руку, взяла свой бокал и поднесла к губам.
– С тех пор я езжу в Нагою только по крайней необходимости, – продолжал Цкуру. – И даже тогда из дому стараюсь не выходить, а если все-таки нужно, заканчиваю дела – и сразу назад. Мать с сестрами беспокоились, приставали с расспросами, что со мной и все такое, но я им ничего не рассказывал. Просто язык не поворачивался.
– И где сейчас эти четверо, чем занимаются, ты не знаешь?
– Понятия не имею. Они о себе ничего не сообщали, а сам я, если честно, и знать не хочу.
Она повертела в пальцах бокал, наблюдая за переливами цвета в вине. Будто вглядывалась в чьи-то судьбы. Потом заговорила снова.
– В общем, странно все это звучит. Похоже, те события очень серьезно изменили тебя. Так, нет?
Цкуру коротко кивнул.
– Думаю, во многом я стал другим человеком.
– В чем, например?
– Например, стал чаще выглядеть занудой и жалким ничтожеством в глазах других людей. А может, и в своих тоже.
Сара долго смотрела на него. И наконец очень серьезно произнесла:
– Лично я не считаю тебя ни занудой, ни жалким ничтожеством.
– Спасибо, – сказал Цкуру и легонько потер виски. – Но с этим мне приходится разбираться самому.
– Все равно не понимаю. – Сара пожала плечами. – В твоей голове – или в душе, а то и там, и там – осталась незаживающая рана. И тем не менее за все эти пятнадцать или шестнадцать лет ты так и не захотел узнать, что же заставило тебя так мучиться.
– Да не то чтоб не хотел… Но теперь, мне кажется, лучше просто об этом забыть. Слишком давно это было – и слишком глубоко в памяти похоронено.
Сара поджала губы.
– Но это же очень опасно.
– Опасно? – не понял Цкуру. – Чем же?
– Как бы ни хоронили мы свои воспоминания… – она посмотрела на него в упор, – историю своей жизни не сотрешь. И как раз об этом лучше не забывать. Историю не стереть и не переделать. Это все равно что убить самого себя.
– И почему мы об этом заговорили? – пробормотал Цкуру как можно небрежней, словно бы наполовину себе самому. – Эту тему я никогда ни с кем не обсуждал, да и теперь не собирался.
Сара чуть заметно улыбнулась.
– Видимо, теперь понадобилось обсудить? И даже острей, чем ты думаешь?
В то лето, вернувшись из Нагои в Токио, Цкуру постоянно ловил себя на странном чувстве, будто все его тело полностью перестроилось. У знакомых предметов вокруг словно исказились цвета, как будто он смотрел на них через светофильтры. Он стал слышать звуки, которых раньше не различал, и перестал различать то, что раньше прекрасно слышал. От любого движения делалось так неуютно, словно изменилось земное притяжение.
Пять месяцев после приезда в Токио он жил на пороге смерти. Заполз в свою крошечную, но бездонную черную нору и жил там в полном одиночестве и постоянной опасности заснуть и провалиться в Ничто. Но страшно ему не было. Он лишь думал: как это все-таки просто – туда провалиться.
Вокруг его норы простиралась, докуда хватало глаз, земля с расколотыми каменными валунами. Ни капли воды, ни единой травинки. Ни цвета, ни света. Ни солнца, ни звезд, ни луны. И никаких направлений. Только странные сумерки да бездонная мгла, сменявшие друг друга в свой черед. Существование на самой границе сознания. Хотя были в его норе и странные обитатели. В сумерках к нему прилетали птицы с острыми, как ножи, клювами и безжалостно выклевывали из него куски мяса. Но когда наступала мгла, птицы исчезали куда-то, и нора в полной тишине наращивала на дыры в его теле новую плоть.