Беседы о доме, о Москве, об Иерусалиме
Шрифт:
Вот что меня занимает: когда исчезнет последнее преодоление – что останется художнику?
Кстати, еще об эмиграции и о питательном чувстве тоски по России. Какого черта, подумала я тут недавно, при чем тут Россия, когда я выросла, сформировалась и прожила тридцать лет в Азии, которая на излете девятнадцатого и почти все двадцатое столетия входила
Ну, Дина, Ташкент нашей молодости был городом явного доминирования русской культуры.
Вы правы и не правы. Русской да не русской… Правы в том, что Ташкент всегда (в советскую эпоху) был городом, где преобладало русскоязычное население. (Но и это – весьма приблизительная правда: и татары, и армяне, и греки, и корейцы ташкентские русским языком владели, и очень хорошо, но сплошь да рядом дома, в семье говорили на родном языке. Так что "русскоязычность" эта весьма половинчата). Многие евреи дома говорили на идиш. Например, мои бабка с дедом… Ташкент был Вавилоном, той самой чудесной "провинцией у моря", южной колонией, где выживать было и легче, и унизительней. Разговор не на два абзаца, я об этом сейчас роман пишу.
География, климат, национальное окружение во многом формирует психологию человека.
Детали, обиходные мелочи, привычки и уклад местности – формуют нас, как глину. Конечно, учились мы в русских школах, на русском языке. Но российские ребята на тетрадках пририсовывали трубки и кепки Лермонтову, Пушкину и Тургеневу, а мы – Фуркату, Низами и Навои. Разница?
Российские дети какие считал очки выпевали? "На златом крыльце сидели…". А мы:
"Дэвушка, дэвушка, какой ты красывый:Палавына красный нос, палавына сыный.Дэвушка, дэвушка, какой ты хароший:У нас есть адын ишак, на тибя пахожий!"Когда первая моя повесть была напечатана в московском журнале и проиллюстрирована московским художником, я была шокирована тем, что на рисунке, за спиной бегущей героини, над магазином художник нарисовал надпись: "Овощи-фрукты", что было неправдой в моем восприятии: над магазином должно быть написано: "Сабзавот ва мевалар". Вот вам и русскоязычность нашего сознания. Вот вам и доминирование русской культуры.
Но почему сейчас мне легче, чем многим, произносить всегда сакраментальное слово "еврей"? Потому что выросла я в разноязыкой и пестроплеменной колонии великой империи, где Цезарь был далеко и высоко, а пузатый наместник близко, а потому был более понятным и менее страшным. На нас Рим не давил так сильно. Вернее, давил, но по-другому. Недаром многие ссыльные, отбыв свои сроки под Беговатом, под Ургенчем, – оставались доживать в Ташкенте. С одной стороны – большой город с изрядной долей культурного русского населения, с другой стороны: тепло, солнце… и чу-уточку больше воздуха, чем в столицах.
Увы, – прежнего Ташкента больше нет…
А что прежнее – есть?
Как – что? Человек со всеми его потрохами: любовью, одиночеством, беспокойством, тщеславием, желанием бежать до горизонта, высунув язык, ужасом перед надвигающейся смертью, жаждой счастья, – человек, не изменившийся ни на йоту в главных, кардинальных своих параметрах.
Так что, мы не в проигрыше. Мы даже в прибыли: основное наше с вами писательское хозяйство осталось, слава Богу, при нас.
Беседовал с Диной Рубиной Александр Мелихов