Бесков

Издательство

благодарит Любовь Константиновну Федотову

за предоставленные фотографии

из семейного архива.

Константин Иванович Бесков не оставил после себя книги под названием «Воспоминания». Его мемуары озаглавлены «Моя жизнь в футболе» — явная перекличка с «Моей жизнью в искусстве» К. С. Станиславского. Причём уже в предисловии автор сообщает: «Не люблю говорить о себе». То есть речь пойдёт об игре, о футболисте и тренере. А всё личное вроде как не заслуживает внимания.

Однако такой подход, даже если он продекларирован, невозможен. Человек неизбежно связан с другими людьми — уже хотя бы потому, что у него есть отец и мать. Посмотрим, что Бесков рассказывает о родителях.

«Отец Иван Григорьевич Бесков, рабочий человек, очень сильный физически и очень немногословный, уходил из дому рано утром и возвращался поздно вечером. Трудился он на разных предприятиях; к моменту, когда я начал играть в футбол за команду “Серпа и молота”, отец работал на заводе “Электропровод”». Заметим: эти два предложения — всё, что относится в книге к отцу. Ещё известно, что родители Ивана Григорьевича были старообрядцами. О матери в книге сказано чуть больше: «Занималась мной в основном мать, Анна Михайловна. Строгая, порой суровая, она контролировала каждый мой, маленького футболиста, шаг. Воспитывала, наставляла, требовала, наказывала, прощала. Поэтому мне и удалось избежать многого плохого, что, к сожалению, вошло в жизнь некоторых моих партнёров-сверстников».

Невольно обращаем внимание на сочетание «маленький футболист» вместо, допустим, «маленький мальчик»: даже подводя итоги, Бесков вспоминает себя прежде всего в обожаемой игре. И «строгая, порой суровая» мать в 1928 году купит семилетнему сыну настоящий футбольный мяч, белого цвета, «из лосёвой кожи», по утверждению продавца. Это навсегда останется в памяти маленького футболиста, остальное как-то исчезает и растворяется.

Вопрос: почему? Анна Михайловна была человеком, несомненно, незаурядным. В то время почти все женщины неплохо шили, вот и она достигла за домашней швейной машинкой «Зингер» небывалых высот. Дочь Константина Ивановича, Любовь, рассказывает, что баба Нюра обшивала всех родных и знакомых, и неизменно с превосходным качеством. Между прочим, всегдашний безукоризненный внешний вид Константина Ивановича идёт в первую очередь от мамы. Естественно, у отличной портнихи имелись и платные клиенты. Так что на мячик из якобы лосёвой кожи она заработала собственным трудом. О чём, видимо, и сообщила сыну, вручая ему подарок. Впрочем, счастливый Костя готов был выслушать куда более внушительную речь.

Опять же: почему бы не рассказать о талантах родной матери? Тем более в 1989 году (начало работы над книгой), когда в стране, словно грибы после дождя, росли кооперативы? Можно ещё понять, отчего не упомянуто про конюшни, которыми владела семья Сысоевых (это девичья фамилия Анны Михайловны) и которые находились рядом с заводом Гужона (с 1922 года — завод «Серп и Молот»), Люди же разные. Скажут ещё: вот из каких корней произрастал знаменитый тренер. Хотя после 1917-го конюшни благополучно национализировали, затем ликвидировали. А Анна Михайловна до последних своих лет (она ушла из жизни в 1974-м) плакала, когда видела по телевизору лошадей. Всё не могла забыть, как в детстве вставала в четыре утра и шла в конюшню ухаживать за своими любимцами.

В общем-то всё это можно было написать в 1994-м, при издании «Моей жизни в футболе». В то время сюжет об отобранных конюшнях виделся вполне актуальным. Но ничего подобного. Просто, как уже было сказано, Бесков рассказывал в книге исключительно о футболе.

По той же причине, предположим, так скудно говорится об отце. Ясно лишь одно: человек много и плодотворно трудился и неплохо зарабатывал. Иначе семья не снимала бы каждое лето комнату с верандой в Никольском или Салтыковке. А об этом Константин Иванович как раз с благодарностью вспоминает. В связи с футбольным мячом, разумеется. Который особенно здорово гонять с деревенскими ребятами на свежем воздухе.

Правду сказать, Москва в ту пору тоже предоставляла отменные условия для футбола. Бесковы жили у Заставы Ильича, в самом начале шоссе Энтузиастов: «...второй дом от моста, по которому днём и ночью шли поезда курского направления железной дороги. Чуть наискосок от нашего дома — станция Москва-Товарная; дальше — завод Войтовича, а с противоположной стороны нашего двора — “Серп и молот”». Стоит добавить: отсутствовали канализация, водопровод, отопление. Дрова заготавливали вручную вместе с соседями по коммуналке.

Зато существовали замечательные пустыри, где никто не мешал разбежаться; если же партнёров по какой-то причине не оказывалось рядом, то всегда можно было найти стену без окошек и часами долбить в неё мячом. При этом принимая отскок внутренней стороной стопы, грудью, бедром. И так до автоматизма.

Тренировки заканчивались воистину судьбоносными поединками. «Обычно, — возвращается на десятилетия назад Бесков, — мы играли улица на улицу. Допустим, наша команда шоссе Энтузиастов — с командой Рабочей улицы, или Старообрядческой, или какой-нибудь Индустриальной. По накалу то были почти международные кубковые матчи. Амплуа не существовало, каждый защищал свои ворота и старался забить мяч в чужие. Между прочим, в обороне мы интуитивно применяли такой современный приём, как коллективный отбор мяча».

Когда не удавалось создать футбольное батальное полотно, рубились трое на трое, двое на двое. Причём на мостовой. Движение было слабым, особенно никому не мешали. Зато насколько же больно падать! Впрочем, подобные мелочи настоящих мужчин не касаются.

Уместно подчеркнуть: самоотверженностью футбольные достоинства московских мальчишек не исчерпывались. Интересен, например, такой приём, как упражнение с «лямкой». Это тряпочка с завязанной в неё монетой или пломбой. Самодельным снарядом с наслаждением жонглировали — внутренней стороной стопы, внешней. Рекорды намного превышали сотню раз. Чем-то это напоминает тренировку с теннисным мячиком (а то и с каучуковым). Юные энтузиасты 20-х годов сами придумали и создали и предмет, и правила.

Что же до так называемой функциональной готовности, то она, как мы знаем, и в 20—30-е, и в 40—50-е, и даже в 60-е и отчасти 70-е годы совершенствовалась сама собой. Только в пору бесковского детства свободы и разнообразия выходило, безусловно, побольше. У всех ребят, а также некоторых девочек зимой на первом месте уверенно обосновался хоккей с мячом. Костя к тринадцати годам играл на льду, по его выражению, «легко, как дышал». Помимо хоккея увлекались санями, поставленными на три конька и пущенными под уклон, «горными» лыжами, что мастерились из досок от бочки (горой служила железнодорожная насыпь). Та же насыпь с бугорком могла использоваться для прыжков с импровизированного трамплина. Ну и бедовые забавы не прошли мимо Константина: на коньках-«снегурках» надо было прицепиться проволочным крючком за ручку последней двери трамвая или задний борт грузовика и лететь с невозможной скоростью. «Увидела бы мать — не миновать мне взбучки», — откровенно писал он в «Моей жизни в футболе».