Бескрылые
Шрифт:
— Ого, — восхитился старик, — да ты превзошел меня в аргументации.
Польщенный похвалой молодой человек рассмеялся.
— А мне нравится находиться во Христе, может, продолжим?
Учитель развел руками.
— С удовольствием.
Он взял со стола две миски, с солью и сахаром, и высыпал рядом две одинаковые белоснежные горки.
— Соль, перепутанная с сахаром в блюде, есть ложь.
Юноша переводил взгляд с крупинок на крупинки, понимая, что, не попробовав их на язык, разобрать, что есть что, невозможно, а старик, ткнув себя пальцем в лоб, произнес:
— Начинаю. Если даже очи зрят по-разному один и тот же цвет, а ухо слышит ярче или глуше, так
— Парирую! — воскликнул возбужденно Ученик. — Ум изворотлив, но мелок, а, по причине собственной коротковатости, еще и полуслеп. Христосознание ложью называет не неправду, в которую веришь и истинно считаешь правдой, а неправду, когда твердо знаешь, что таковой она и является, но все равно говоришь. Заблуждение не порок, порочны убеждения в искажениях мира, сделанные намеренно и с умыслом.
— Воистину, Христос говорит в тебе, — похвалил Учитель своего Ученика и, выудив из блюда с фруктами лимон, повертел его на ладони. — Привлекательный, ароматный, но отведай его сверх меры и скривишься от кислоты так, что лик отразит истинные помыслы твои.
— Ты о зависти? — догадался юноша.
— О ней, — согласился Учитель. — Но вот послушай возражения ментального характера. Не является ли зависть простым сравнением себя с другими (в основном с точки зрения материального достатка), по сути, оценкой своего положения в мире относительно соседних душ? Что, если заглядывание на чужих жен и в соседские амбары побуждает обратить внимание, прежде всего, на себя: чего достиг, что имею и кто рядом, подле меня? Запрет ставит шоры на очи, сужая обзор до пыльных обочин выбранного пути.
— Отвечаю каузально, — эхом отозвался Ученик. — Зависть продуцирует мысли, привязанные к сути. Душа, подобно днищу судна, обрастает ими, как ракушками, и так же, как затрудняют они движение по волнам, мыслеформы тормозят суть при движении по эволюционному пути. Очищение от подобных наростов требует глубокой отработки (остановки), ибо споры их витиеваты и цепки.
Любая трапеза, а хоть бы и духовная, заканчивается процессом переваривания потребленного. Сотрапезники откинулись на своих лавках и предались внутреннему созерцанию: Учитель, вольно и невольно, оценивал успехи юноши, Ученик, как и учил его наставник, искал в душе отклики от урока, не пытаясь при этом вспоминать слова и смыслы. Послевкусие — вот момент истины для отобедавших в хорошей компании, послесловие — для закончивших беседу в ней.
Оба наших героя, погрузившихся на время в Христосознание, как в короткое путешествие, вернутся в ментальное сознание.
Учитель, спроси его почему, скажет, что не желает оставаться «во Христе» по причине страха перед Гордыней, дыхание коей чувствует всякий раз, когда «возвышается» над общим сознанием, а Ученик немного печально ответит: из страха одиночества, ибо даже Христос на всем протяжении своего пути был одинок, несмотря на наличие дюжины апостолов, в конце концов предавших его.
Красота спасет…
Ко всему изложенному ниже автор, хоть и имеет некоторое отношение, но весьма и весьма отдаленное, ибо просто записывал «услышанное» им, искренне стараясь не привнести в текст личного, дабы ненароком, случайно не испортить блюдо опытной и, стоит признать, весьма талантливой в своем искусстве хозяйки, притом что неумелым рукам его дозволено всего лишь выудить из кладовой один из нужных ингредиентов и просто подать к столу.
Итак, фартуки повязаны, руки тщательно вымыты, рецепт перед глазами, а ваш покорный слуга, немного в стороне, как и положено подмастерье, уже не смущаясь, готов начать.
Душа Художника, почти бестелесная, с легким, фантомным налетом круг себя очертания «сброшенного» тела, устало сложив руки на коленях, сидела на берегу Черной Реки в ожидании Перевозчика. Рядом, повторяя согбенную спину и унылое выражение лика подопечного, расположился Ангел-Хранитель.
Перевозчик задерживался, и парочка, не расстававшаяся несколько десятков земных лет ни на миг, смиренно готовилась к прощанию.
Художник с тревогой, но не без интереса, разглядывал скрывающийся в густом сером тумане местный пейзаж, прикидывая, какие бы краски смешивал, доведись ему получить заказ на изображение вод Ахерона еще при жизни. Хранителя, в отличие от подопечного, здешние красоты не интересовали: гнетущая атмосфера, влага, оседающая на белоснежных перьях серой пленкой, и плеск волн, тяжелыми вибрациями отзывавшихся на ангельских перепонках, — все вокруг располагало к тому, чтобы поскорее сдать «клиента» и убраться восвояси.
— Что ждет меня там? — Художник повернулся к Ангелу, коего с недавних пор стал лицезреть.
— Все, что заслужил. — Хранитель нервно встряхнул телом, как это делает воробей, искупавшись в грязной весенней луже.
— Мои заслуги, — задумчиво произнес Художник, — мои картины. Я всю жизнь искал красоту, не более того.
Ангел промолчал, было время и он пересекал Ахерон под пристальным взором того самого Перевозчика, что вот-вот появится из плотных облаков тумана, прячущего за собой противоположный берег. Тысячи раз пересекал он черные воды, и всегда один итог — стыд, раскаяние и… надежда на следующее воплощение. Последнее посещение лодки Перевозчика, прямо перед обретением ангельских крыльев, запомнилось словами ее видящего насквозь все и вся хозяина: «Теперь будем встречаться чаще». Получив свою «вечную» должность в качестве отработки какого-то Великого Прегрешения еще на этапе Сотворения Мира, он, всегда безэмоциональный, абсолютно нейтральный, вдруг совершенно неожиданно улыбнулся.
Ангел тогда и предположить не мог, что отныне станет Хранителем и будет передавать Перевозчику своих подопечных.
— Так что с заслугами? — прервал его воспоминания Художник. — Чем встретит меня Тот берег?
Ангел внимательно посмотрел на растерянного «клиента».
— Поговорим о красоте.
— О, тут я эксперт, — взбодрился ожидающий своей участи. — Поиску и изображению оной отдал я свое воплощение, все целиком.
Хранитель улыбнулся.
— Не думаю, что целью исканий твоих была Божественная Красота как совибрационность душ — для одной сути красива другая, та, что близко вибрирует к ней, в частотном смысле естественно. Ты же, смертный, грезил человеческой красотой, штампом, слепком сознания, навязанным тебе эго-программой.
— Не вижу разницы, — обиженно проворчал Художник.
— Для родителей их дитя, каким бы уродцем он ни был с точки зрения человеческого сознания, самый красивый, поелику вибрационно он их копия по крови. Божественной Красоте созвучит (восхищается) душа, человеческая красота возбуждает плоть. Каждый план реагирует на соответствие себе, в этом разница, и в этом же подсказка, где истина. Божественная (истинная) Красота не меняется во времени и местоположении, она вечна. Красота, определяемая (навязываемая) разумом, «плавает» и во времени (от эпохи к эпохе, от моды к моде), и в пространстве (различие в культурах). Вот тебе и «не вижу разницы».